Дарья Аппель - Дети Балтии

Что она говорила про отцовство Чарторыйского по отношению к старшей дочери государя? Всё это не подтверждено. Император признал ребенка своим. Наверное, потому что то была девочка. А если бы родился мальчик?! На престоле России сидели бы Чарторыйские ? Граф поймал себя на мысли, что если его мать и вправду отравила младенца, то он её совершенно не осуждает. Хотя скорее всего Мария Александровна умерла по естественным причинам. Господь достоин всяческой хвалы за то, что взял этого младенца в число Своих ангелов. Похоже, Он всё-таки поддерживает балтов.

Но способна ли фрау Шарлотта на убийство, как её подозревает Чарторыйский? Тем более, на убийство грудного ребенка? Кристоф помнил, что его мать обожает детей. Особенно девочек – говорит, что они «нежнее» и «чувствительнее». Вряд ли бы она смогла дать крохе, не виноватой в той, что родилась от такого чудовища, смертельный яд и спокойно наблюдать за муками существа, пока ещё не способного говорить. «А если её заставили?» – пришло графу в голову – «Покойный государь, например. Этот безумец мог так сделать. А матушке только и оставалось, что повиноваться. Как потом мне пришлось повиноваться, подписывая эти рескрипты для индийского похода». От этого предположения кровь вскипела в его жилах. Грех совершил этот смазливый поляк, а расплачиваться пришлось ни в чём не повинной пожилой даме, никому в жизни не причинившей никакого зла?

Не причинившей ли?

Кристоф поймал себя на мысли, что он не хочет этого знать . Умерла ли девочка от «воспаления мозга», как написали в медицинском заключении (а неофициально говорили «от зубов», как будто от такого естественного процесса умирают), или от яда; дала ли яд его мать или кто другой, а если виновна матушка, то действовала ли она по собственному почину или по приказу свыше – ничего этого Кристоф не желал знать. Есть только факты: девочка мертва, и Чарторыйский уверен в том, кого надо винить в её смерти.

Он приехал домой на рассвете, проспал всего два часа, и утром долго пил кофе, глядя на сонную Доротею, поднявшуюся вместе с ним.

– Сегодня я приведу князя Петра, – произнес он. – Надо действовать, пока они не опередили нас и не придумали ещё чего-нибудь.

Доротея кивнула. Потом спросила:

– А ты где вчера так долго был? Я волновалась, хотела уже людей посылать.

– Дотти. Со мной ничего страшного не может случится, – уверил её Кристоф.

– Ты уверен? – язвительным тоном переспросила его жена. – Между прочим, у меня на руках маленький ребёнок, и я ношу второго. Что будет, если до тебя доберутся?

– Я говорил, – вздохнул Кристоф, вытирая руки салфеткой. – Я предлагал тебе уехать в Ревель к отцу. Ты отказалась наотрез. Если тебе страшно, то ещё не поздно это сделать.

– Бонси, – с Дотти слетела вся её сонливость, и она пристальным, требовательным взглядом нынче смотрела на него. – Ты думаешь, до нас не доберутся в Ревеле?

– Не посмеют, – проговорил он, но не слишком убеждённо.

…Доротея тоже слышала рассказы о поляках, пришедших на землю её предков в начале семнадцатого века. Хотя девочкам рассказывали о событиях без кровавых подробностей, последствия этого захвата были впечатляющими. Балты вымерли наполовину. Начавшаяся в осаждённой Риге чума выкосила почти всех, не исключая бургомистра – её прапрадеда. Она знала, что поляки немилосердны. Но как-то не связывала «тех» поляков, с «этими», с которыми была знакома в Петербурге, принятыми в светском обществе, благородными, любезными. Недавно она убедилась – за двести лет мало что изменилось. И вот эти милые князья с европейским воспитанием могут желать зла ей, её детям и всем, кто с ней связан не потому, что она лично сделала им что-то плохое, а просто потому что она жена своего мужа и балтка по крови. Это было страшно. Любая другая на месте Дотти воспользовалась бы предложением Кристофа и уехала в балтийскую глушь. Но Доротея была из тех, кого опасности не пугают до ступора, а, наоборот, оживляют разум и заставляют действовать.

– Нет, – покачала она головой. – Такие всё могут.

Граф посмотрел с неким восхищением. Внезапно в сердце его кольнуло чувство вины. Он оставил её беременную, с маленьким ребенком, который, как сказала ему жена, уже вторую ночь не спал из-за зубов, пока сам предавался греху прелюбодеяния? Но что он мог поделать с тем, что нынче не может быть близок с ней так, как раньше, по вполне понятным причинам? И с тем, что Екатерина такая соблазнительная?… Да, он, как выразилась великая княжна, «животное», и знает об этом. Увы.

– Зачем я буду сидеть в Ревеле и трястись там за тебя и Альхена? – продолжила графиня. – Это хуже всего. Один раз я уже тряслась так, спасибо, больше не хочу.

– Но что же тебе остаётся? – спросил он несколько удивлённо.

– Я буду действовать по мере сил своих, – улыбнулась она. – Пусть твой враг не воображает, что у него одного в распоряжении умные и хитрые женщины. Я тоже чего-то стою. Так что приводи князя Петра, и мы придумаем, что нужно сделать.

Граф поцеловал её в щеку и отправился на службу, почему-то уверенный в том, что свои силы и возможности Дотти совсем не переоценивает. Лишь бы она бросила их только на защиту своей семьи. Потому что в ином случае жена его способна перещеголять даже леди Макбет. И с ума, в отличие от той шотландской дамы, не сойдет.

***

Перед ужином к Дотти приехал её брат. Он играл ей на фортепиано – конечно, не так бегло, как это умел Константин, уехавший в странствие по России и, по слухам, потом направлявшийся в Китай, – и не так, как она сама, но тоже довольно прилично.

– Альхен, милый, почему ты себя всегда вечно выставляешь дураком и неучем? – спросила она потом.

– А я разве не дурак и не неуч? – Бенкендорф уселся рядом с ней, взял её за руку.

– Ты очень талантливый. Правда, – слабо улыбнулась она ему.

Алекс только пожал плечами. И погладил её по волосам. «Вот женщина, которая никогда меня не предаст и мне не изменит», – подумал он. – «Но она мне, увы, сестра».

– Знаешь, – продолжила графиня, – Я давно хотела это сказать. После того, что случилось с тобой, когда Бонси всё нам рассказал, я почувствовала нечто необычное… Как бы тебе объяснить?

– Объясни уж как-нибудь, – усмехнулся её брат.

– До этого я сидела как за каменной стеной, – начала она.

– Крепости или тюрьмы?

– И того, и другого, – кивнула Доротея, грустно улыбнувшись. – Со стороны, наверное, это напоминало крепость…

– Но я-то знал, что это была тюрьма, – признался Альхен. – Поэтому я ненавидел твоего тюремщика.

– Но вот, стены обрушились, и, с одной стороны, страшно, потому что захватчики могут пролезть в крепость и убить всех обитателей, а, с другой стороны, я чувствую свежий воздух, вижу то, что происходит за крепостными стенами, сквозь эту дыру, передо мной открываются леса, поля, море…