Александр Староторжский - Райские ботинки и Жареная кобра

– Я почувствовал отвращение к ней!

Дедушка слегка нахмурился, и сказал:

– Я тоже! Поэтому объясним ей, что она сказала, а то она не понимает!

Экран вспыхнул. Полина Юрьевна сидела одна, в очень бедной комнате. Она не понимала, что с ней произошло. Муж – миллиардер бросил её, банковские счета её исчезли. Другие важные документы тоже. В паспорте имени ее мужа не было. И вообще у нее ничего не было, кроме этой однокомнатной квартиры, чистой, маленькой, и совершенно нищей. Она очень смутно помнила, что когда- то у нее были дома в Майями, Каннах, Цюрихе, и Лондоне. Но они куда- то исчезли! Почему? У нее было 800 миллионов фунтов, которые ей дал муж, но и они исчезли! Почему? Полина Юрьевна давно не выходила на улицу, ибо, что делать там одинокой женщине получающей пенсию 8 тысяч рублей? Она не могла ничего купить! Ни лекарства, ни элементарную еду, и даже на картошку с хлебом ей иногда не хватало! Выход был один – самоубийство… Иначе безумие, страшный сумасшедший дом, пренебрежение, грязь, и прочее… Выручала соседка Купавна Карловна. Она приходила с водкой, они выпивали, и Купавна Карловна с восторгом вспоминала свою жизнь в Советском Союзе. Как было хорошо! Как весело! Как свободно и уверенно жилось! Не то, что сейчас! Цветущая страна превратилась в концлагерь. Ничего, кроме подавленности, гнева, растерянности, огромное большинство людей не чувствует. Мысли о самоубийстве гуляли по стране бесчисленными стадами. Что делать?

Ну, и на фоне того, что происходило, Полина Юрьевна всё чаще и чаще стала вспоминать свою жизнь в СССР! И ничего плохого вспомнить не могла! Она честно работала бухгалтером на фабрике, и чувствовала себя счастливой! А сейчас это невозможно! Чувство счастья изгнано из России, и жизнь потеряла смысл!

Выход был один! Протест! Полина Юрьевна вышла на улицу, схватила красный флаг, и пошла вместе с огромной массой разгневанных москвичей, требовать свободу, равенства и братства! И так хорошо ей вдруг стало, как тогда, давно! В мощном и великом СССР!

Экран погас. Дедушка засмеялся и сказал:

– Спасли женщину! Герои мы с тобой, Саша! Внук дорогой мой, я ухожу! Не отчаивайся! Когда я уйду, появятся интересные вещи!

Дедушка махнул мне рукой на прощание, и исчез в стене. Около меня буквально из воздуха, появился ящик с вином Сталина… И вместе с его появлением, заиграла странная, приятная музыка. Я осмотрел мобильник, и увидел, что деньги пришли! Я и моя семья были спасены! Пусть на короткое время, но это тоже было важно! Я открыл бутылку, и с наслаждением выпил её из горлышка! Всю!

Однажды бабушка сказала Мише странную вещь. Они шли мимо памятника Петру Ильичу Чайковскому у консерватории. Была зима, но солнце из-за облачков светило ярко, и памятник сверкал миллионами льдинок и снежинок, всегда к Новому году его украшавшими.

– Чайковский не умер, – улыбаясь, сказала бабушка. И, поправляя шерстяной платок, ласково посмотрела на Мишу. – То есть сам он, тело его умерло, а душа жива. Она просто раскололась на множество маленьких душ, и поселилась вот в таких маленьких музыкантах, как ты!

Миша оцепенел и стал прислушиваться, что делает сейчас кусочек Чайковского у него в голове. Впрочем, кто знает, где он там, Чайковский? Но скорее всего, в голове. Не в ноге же… Миша прислушался изо всех сил… Но, Чайковский молчал… Бабушка улыбалась. Врёт она, что ли? С ней это случалось. Миша нахмурился и строго спросил:

– А зачем он раскололся? Ему что, делать больше нечего?

– А он затем раскололся, чтобы Музыка продолжалась! Ты думаешь ты сам играешь, а это в тебе Чайковский играет! А в Чайковском – Бог!

Бабушка перекрестилась. Церковь была рядом. Золотой крест горел на солнце. Бабушка указала на него и сказала:

– Вот, всё отсюда идёт! Вся жизнь! И музыка! И искусство всякое! И вообще всё хорошее! – и опять перекрестилась. Трижды. Миша подумал и спросил:

– А Бетховен и Бах? Они тоже раскололись и в детей залезли?

– Тоже! – сказала бабушка. – Но эти поменьше. Они у Чайковского в подчинении.

– А как узнать, кто в кого залез? – спросил Миша, и посмотрел на бабушку внимательно. Врёт? Нет, кажется, не врёт…

Бабушка, растирая себе и Мише щёки, чтобы не обморозились, сказала:

– Я тебя поняла. Вот как узнать. Если маленький музыкант всё время хмурый, серьёзный, сердитый, конфетками не делится… В этом сидит Бетховен… А если мальчишка не знает куда себя девать, орёт и носится без толку, в этом, наверняка, маленький Бах сидит… А если кто смеётся без удержу, и по полу от счастья катается… В того, наверняка, Моцарт заскочил… Ну, пойдём, а то холодно!

– Подожди! А Чайковский где? Ты не сказала! – Миша схватил бабушку за пальто, и не отпускал, пока не скажет. Бабушка поцеловала Мишу (чего он терпеть не мог), и сказала, что Чайковский сидит в таких ласковых и хороших детях, как Миша.

– А в памятнике он сидит? – спросил Миша у бабушки, когда они отошли от консерватории метров на сто.

– Сидит, сидит, – уверенно сказала бабушка. – Ведь все свои дома охраняют. И Чайковский тоже… А то залезет какой-нибудь Оффенбах… Не выгонишь потом…

– А что он там ест? – недоверчиво спросил Миша.

– А что Бог велит, то и ест! – сказала бабушка и они вошли в подъезд своего дома. Поднимаясь в лифте, Миша представлял себе, как маленький, седенький, похожий на мышку Чайковский, сидит в ледяном доме-памятнике, и чутко слушает, не лезет ли к нему разбойник Оффенбах…

На обед бабушка дала Мише варёную курицу с рисом и яблочный пирог, печь который лучше её не умел никто.

– Ох, вкуснота! – подумал Миша, медленно, с наслаждением поедая сочный, хрустящий пирог. – Наверняка, мой Чайковский тоже доволен! А тот, кто в памятнике сидит, завидует! Откусив ещё кусочек, Миша задумался. Мысли пошли волной, тяжёлые, неприятные…

– Когда ему есть? Кроме Оффенбаха есть много всякого народа, который выпер бы Чайковского на мороз, и занял бы его место! Сто процентов! Композиторов поумирало тучи! И разве у всех есть такие красивые домики, как у Чайковского? Нет! Вот они и бродят вокруг, как собачки! Голодные! Они думают, что у Чайковского в памятнике есть яблочный пирог, а у него нет! Что ему Бог даёт? Не знаю! Но такого пирога, как у меня и у моего Чайковского – у него точно нет! Угостить бы его! Но как? Невозможно!

Поняв, как живёт Чайковский в памятнике, Миша очень расстроился. Ну как так? Великий композитор, ну пусть кусочек его, а сидит без пирога! Мало того, что голодный, так его ещё и выгнать хотят из дому всякие Оффенбахи!

Миша обожал музыку Чайковского, даже плакал, когда кто-то её хорошо играл, и ненавидел Оффенбаха. Он представлялся ему злым, коварным клоуном, с ножом за пазухой.