Игорь Голубятников (Паломарес) - Ваша Раша

Голодные голавлики и краснопёрки охотно хватали предложенное угощение, и уже часам к семи утра у Василька на кукане висело с дюжину рыбёшек вполне себе съедобного размера.

Солнце поднялось выше и начало нещадно припекать. Захотелось искупаться. А заодно и отлить.

Но тут к вяло барахтающемуся на поверхности воды кузнечику подплыл очередной голавлик и стал пробовать наживку на вкус.

– Ну же, ну, давай! – подбадривал его шёпотом Василёк, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу на начавшем разогреваться железном понтоне.

Внезапно возле десятисантиметрового голавлика нарисовалась этакой атомной подлодкой поднявшаяся откуда-то из глубины тень. Мелкий стремглав шарахнулся от неё в укромные заросли прибрежных водорослей. А тень материализовалась в полуметрового гиганта с такими сочными ярко-красными плавниками, что Василёк от восхищения даже перестал плясать.

Голавль неторопливо взял в губы кузнечика, пожевал его, одобрительно шевеля мощным хвостом, а потом развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл на погружение.

Леска сразу полностью ушла под воду вслед за ним. Василёк тут же подскочил к самому краю понтона и вытянулся в дугу, схватив удочку обеими руками, чтобы дать рыбе поглубже заглотить наживку.

После подсечки и возврата на поверхность изогнутым в верблюжий горб бамбуковым удилищем дитя донских глубин с выражением недоумения на породистой морде поднялось на несколько сантиметров над водой и сразу же рухнуло обратно вместе с оторванным крючком в губе.

Выплюнутый кузнечик пару раз качнулся в оставленном удивлённым голавлём водовороте и тоже медленно погрузился в таинственную бездну.

– Вась, а Вась! – донеслись смешливые мальчишечьи голоса с соседних понтонов. – Ты чаво эт, кубыть*, оглоблю подцепил?

Василёк, пятясь на дрожащих в коленях ногах, лишь неуверенно помотал головой в ответ и без сил опустился на деревянный настил моста.

Несколько минут спустя, вытерев тыльной стороной ладони вспотевший лоб и подобрав бесполезный теперь нахлыст, он отправился домой, чтобы рассказать деду с бабкой о своём приключении.

Бабуля, варившая на керосинке противную манную кашу на завтрак, только руками всплеснула:

– Ой, та ты шо?! От така от риба? Эка орясина!*

А дед, закончив обязательную утреннюю зарядку, вошедшую у него в привычку за долгие годы службы, неторопливо умылся по пояс холодной водой и, растирая поджарое тело вафельным полотенцем, иронически спросил:

– Эт те, кубыть, ночью причудилось? Аль зараз* сочинил?

Василёк ничего не ответил своему идейно закалённому деду, которого, кстати, он очень в душе уважал за его героическое прошлое и несгибаемое настоящее.

Но поскольку взаимопонимание у них явно никак не налаживалось, он пошёл в сад, прислонился к старой, не политой им надысь яблоне, обнял её и горько заплакал от обиды…

А вдоволь поплакав, задумался на мгновение, мстительно усмехнулся, расстегнул ширинку и обильно оросил ствол дедовой гордости, восстановив таким манером психологический статус-кво.

Мужики крепко гуляли на Казанскую.

Пока их жёны прибирались в избах да истово целовали вынутые из сундука по случаю праздника иконки Божьей Матери, мужики собирались у правления колхоза и неторопливо скручивали цигарки из обрывков советских газет.

Часам эдак к девяти, когда июльское солнце уже не раз заставляло их протирать нещадно потевшие под праздничными фуражками головы, к правлению подтягивался колхозный пастух Барыш с гармошкой на ремне через плечо и бутылью мутной жидкости под мышкой.

– Эва, Барыш подкатыват! – радостно сообщил товарищам худосочный тракторист Ваньша Комаров, первым узревший разодетого в пух и прах гармониста.

– А мы уж тут тя заждались! – откликнулся ему Петька Жеменев, красномордый скотник с плечами в косую сажень. – Десятый час никак, а ни в одном глазу!

– Ничо, подождёшь, – спокойно ответил Барыш, ставя в тенёк бутыль и задвигая трёхрядку за спину. – Закусь принесли, отерханцы?*

– Не вишь, што ль? – мотнул патлатой головой Ваньша. – Эва, на газетке разложено всё!

Барыш аккуратно, чтобы не помять красную ситцевую рубаху навыпуск и не испачкать начищенные до зеркального блеска юфтевые сапоги, присел на травку и посмотрел на несколько вырванных листов бумаги, постеленных скатертью.

– Кака эт те газетка?! – попрекнул он Ваньшу. – Это ж цельный журнал «Наука и религия», темнота!

Эвона статья про работу мозга при задержке дыхания. Читать, што ль, не могёшь, комаха* тя задери?

– Нет у его мозгов! – уверенно заявил Петька, с характерным звуком выдёргивая пробку из бутыли с мутной жидкостью. – Ни к чаму яму та статья!

– Чего нету? – напрягся Ваньша. – Мотри, как бы самому мозги не вышибли!

Петька, не обращая ни малейшего внимания на угрозы худосочного приятеля, разлил жидкость по гранёным стаканам и выдохнул:

– Ну, будем!

После чего, слегка дотронувшись своим стаканом до товарищеских, залпом опрокинул его в широкую пасть.

– Хар-рош! – смачно крякнул он, ставя стакан обратно на травку и протягивая другую руку за малосольным огурчиком и чёрным хлебушком.

Остальные последовали его примеру…

И продолжали следовать, пока не опростали пятилитровую бутыль до последней капли. Наиболее слабые богомольцы уже лежали в лёжку, а наиболее крепкие и воинственные отправились разрозненным табуном в соседнее село на традиционный праздничный диспут с тамошними мужиками.

– Эка… – непритворно удивился Барыш, когда в ёмкости не осталось ничего, кроме сивушного запаха.

Поглядел пристально на журнал-самобранку и непослушным ртом промычал, прерываясь на икоту:

– Ван-нь, а Ван-нь… ик… слышь штол-ль?

– Ась? – оторвался от своих булькающих мыслей о работе мозга приятель.

– Хренась! – с обворожительной телячьей улыбкой ответил Барыш. – Эт-та… ик… домой ко мине сгоняй… ик… у миня ещё одна така стоит в сенях под лавко-о-ой…

Тут силы его вероломно оставили, он тяжело рухнул на бок, как подстреленный чукчей из карабина олень, и скоропостижно вырубился.

– Разморило! – понимающе помотал башкой крепыш Петька. – Жарища-то кака… Небось, под тридцатку!

И, с трудом задрав голову, посмотрел на стоявшее в зените дохристианское Ярило.

Ваньша тоже попробовал посмотреть на солнце, но голова его предательски закружилась, и он поспешил сфокусировать взгляд на Петре. Когда тот перестал наконец троиться, к Ваньше в голову забрела ненароком одна восхитительная идея:

– А чо мы тут сидим, по́том оплывам? Айда в Волге скупнёмся!

– И то дело! – согласился Петька, не без труда встав на четвереньки. – Слышь, Барыш, подъём!