Анатолий Полотно - Выход за предел

– Ни фига себе, – только и выговорил Слива.

Потом будто проснулся, помолчал и заговорил:

– Я столько лет знаю этого важного в моей жизни человека и ничего о нем не знаю. Представляешь, Лина? Я думал, что он просто хороший человек и прекрасный эксперт в области изобразительных искусств. А Сафрон – это его прозвище. Или псевдоним. Про него в Москве говорили многое, но что он профессор, и все, что здесь перечислено, – это за гранью моего понимания. На Неглине говорили, что он заядлый коллекционер старинных икон и всяких там гравюр, знаток живописи. Говорили, что он не просто датирует произведения искусства, проводит экспертизу и оценивает их, но и приторговывает ими – фарцует, значит. Говорили, что он и ювелирные изделия тоже оценивает и торгует ими. И камешками, бриллиантами, алмазами, сапфирами разными. Говорили, что пластинки собирает и двигает их, и шмотье всякое импортное. Говорили, на контору колотит внештатно, или штатно – на КГБ, вот и не трогают. Говорили, что артист он был когда-то знаменитый, вроде даже оперный певец и чуть ли не из Большого. Говорили, что знаком со всей богемой Москвы. И все его знают и уважают. И Владимир Высоцкий его другом был, и хоронил он его – лично через Моссовет у Гришина на Ваганьковском место выбивал. И театр Ленком Марка Захарова тоже пробивал лично, и участвовал консультантом в постановке рок-оперы «Юнона и Авось». И с Караченцовым, Севой Абдуловым – друг и собутыльник. И с Муслимом Магомаевым будто в Кремле дуэтом пел. И во всех престижных ресторанах Москвы, и на самых дорогих курортах перед ним швейцары с поклоном двери открывают. И на всех театральных и кинопремьерах он в первых рядах, и на всех выставках художественных. И говорили, что он любовник Галины Брежневой и Аллы Пугачевой. Даже говорили, что голубой, да сами же не верили. В общем, столько про него всего говорили, но такого – что профессор, проректор, член РАХ – это уже слишком, это уже из области фантастики, – закончил свою длинную извилистую речь Слива.

И оказался неправ. Все, что говорили о Сафроне, и о чем он только что поведал Василине, было абсолютной правдой. Или почти абсолютной.

Да и честно, если подумать – как это все может успеть один человек? Да вот так.

Родился Опетов Сафрон Евдокимович в Тобольской тюрьме. В пересыльной тюрьме каторжан, где отбывал наказание его отец – Евдоким Васильевич. В 1945 году отца амнистировали по случаю победы над фашистской Германией, но оставили на поселении. Там он и встретил будущую маму Сафрона, Ульяну Алексеевну. Ее, в свою очередь, после расстрела в 1938 году родителей – младших научных сотрудников Ленинградского Эрмитажа – привезли семилетней сиротой в детский дом для детей врагов народа в город Тобольск.

Но вернемся к отцу Сафрона. Его, молодого ученого, преподавателя изящных искусств, арестовали за антисоветскую деятельность как замаскированного врага – перерожденца. Он и правда был перерожденцем: родом из старинного московского купечества – староверцев, он страстно приветствовал революцию, социализм, диктатуру веками угнетенного народа, но ему не поверили и дали десять лет. Застряв на этапе в тобольской пересылке, он от нечего делать (а его, как грамотного, прикрепили библиотеку убирать) на рулоне старых обоев расписал детальный план реставрации Тобольского кремля. Уникальной жемчужины архитектуры, единственного каменного кремля на просторах Сибири – от Урала до Дальнего Востока. Памятника архитектуры XVII века, крестово-купольного сооружения, воздвигнутого зодчим Семеном Рамизовым при поддержке губернатора-бунтаря князя Гагарина, который был казнен царским самодурским режимом. В общем, Тобольский кремль – это достояние народа и молодой страны Советов. Его надо спасать!

Начальник пересылки почитал эту белиберду, ничего не понял и на всякий случай решил доложить по инстанции выше – там разберутся. Явился к начальству с докладом по другим вопросам и подсунул главному рулончик с писаниной. Губчека тогда командовал Семен Оскарович Забегай. Посмотрел он на дурака-начальника пересылки и спрашивает:

– Что это?

– Донос, наверное, – отвечает тот.

Семен Оскарович развернул рулон, наткнулся глазами на имя зодчего «Семен» и решил почитать. Прочитав все от начала до конца, он поднял голову и спросил у «дурака»:

– Он у тебя?

– Кто, товарищ Забегай? – пробормотал «дурак».

– Ну, этот, Отпетов, Отрепов, Опетов – как его там, доносчик твой?

– Так точно! – отрапортовал начальник пересылки.

– Ко мне его! – приказал начальник губчека.

Через короткое время заключенный Опетов Евдоким Васильевич, 1906 года рождения, уроженец города Москвы, «из бывших», ст. 58. прим., срок – десять лет, стоял перед ним. Отправив конвой, Семен Оскарович, отдернув зеленую тряпицу, лежавшую у него на большом рабочем столе, спросил:

– Что это?

– Это редкий портрет, мне неизвестный, кисти художника Левицкого или Боровиковского. Оригинал, прекрасно сохранившийся, удивительный по композиции и свету, – неуверенно произнес зэк, и, наклонившись над портретом, добавил: – Требуется детальное изучение для более точной идентификации.

Забегай глянул внимательно на него и медленно произнес:

– Вообще-то это вещдок. Ну да неважно.

– А что это? – и он открыл следующий предмет на своем столе.

– Это, – проговорил изумленно Евдоким Васильевич, – икона. Очень древняя икона. Работы, пожалуй, что Феофана Грека. Невероятно!

И поднял глаза на хозяина кабинета.

Тот ухмыльнулся и, открыв следующий экспонат, сказал: «Сюда смотри!» Заключенный перевел взгляд на стол и обмер. На сукне лежали крупные, хорошо сохранившиеся украшения звериного стиля, которым по возрасту было, может быть, не менее тысячи лет. Когда он сказал об этом гражданину начальнику, тот накрыл на столе предметы старины, вызвал охрану, и зэка этапировали в пересылку, оставив его там на долгие восемь лет подметать библиотеку.

Два года он регулярно бывал в этом большом кабинете, где проводил поверхностную экспертизу разных произведений искусства на предмет авторства, возраста и ценности. Имеется в виду художественной ценности. Однажды его подняли ночью и отвели под конвоем к «коллекционеру» (так он стал про себя, конечно, именовать руководителя Губчека, гражданина начальника Семена Оскаровича Забегай. Тот, как обычно, без всяких предисловий задал арестанту все тот же вопрос: «Что это?»

Евдоким Васильевич посмотрел и аж отшатнулся. На столе лежал мозаичный лик, размером 20 на 30. На золотом основании, обрамленный золотым же окладом удивительной ажурной работы. Лик Спасителя был набран драгоценными и полудрагоценными камнями и был будто живым! Он светился изнутри, излучая свет мучительный, нереально естественный, нерукотворный. Начальник, перехватив восторженный взгляд эксперта, жестко произнес: