Анатолий Полотно - Выход за предел

Но в конце августа 1983 года сплетни о нем не то чтобы поползли по Москве – они обрушились на нее, как цунами. Обрушились на всю богемную тусовку, на все артистические, художественные круги столицы, на все партийные, профсоюзные, комсомольские, советские организации, на все начальствующие кабинеты министерств и ведомств страны. Что уж тут говорить про фарцовщиков и меломанов с Неглинной. Сафрон не вернулся с гастролей – остался за границей.

Невозвращенец! Предатель Родины! Изменник, негодяй, зажравшийся мерзавец – все эти эпитеты были адресованы Сафрону Евдокимовичу Опетову. Все о нем только и говорили и, кажется, страшно завидовали этому «мерзавцу» черной завистью. А он, подлец, – талантливый, удачливый, знаменитый, преуспевающий, богатый, молодой, наконец, – взял да и объявился в Москве через неделю. Вот же придурок! «Тут вообще началось, не опишешь в словах», – как пел Владимир Высоцкий. А произошло вот что. Большой театр с успехом гастролировал по Европам, зашибая валюту для страны. После заключительного спектакля в Неаполе, в знаменитом театре Сан-Карло, где Сафрон Опетов фигурировал в афише персонально и блестяще отпел арию Мизгиря в «Снегурочке» Римского-Корсакова, к нему в гримерку прорвалась ОНА! Молодая красивая девушка с букетом пышных пионов фиолетового цвета. Без всякого жеманства, присущего особам такого возраста и пола, со словами «Грация, сеньор Опетов!» вручила букет Сафрону. Ее черные кудрявые волосы, чуть смуглое прекрасное лицо, свободная упругая грудь под тончайшей тканью кофточки впечатляли, красивая стройная фигура подчеркивалась кожаным ремешком, заканчивалась стройными загорелыми ногами без чулок в туфельках на каблуках. Все это в ней сразу выдавало итальянку, причем нисколько не легкомысленную. Она, подбирая слова на английском, рассыпала перед ним целый ворох комплиментов. Сафрон, неважно знавший английский, предложил сеньоре перейти на итальянский. И та так обрадовалась, что даже присвистнула: «О, да вы прекрасно знаете итальянский? Это превосходно! Меня зовут Анна Катерина. Я все гастроли преследую ваш театр. Меня очень трогает ваш удивительной красоты голос. Сегодня у вас последний спектакль, и я решилась».

Это была никому не известная тогда выпускница Болонской консерватории и будущая мировая оперная дива – Анна Катерина Антоначчи. Ее, не менее удивительному, меццо-сопрано не будет равных среди настоящих певиц планеты, не говоря уже о подражательницах. Но это все в будущем, а тогда она была просто чудесная, смелая девушка. И Сафрон влюбился. А кто бы, скажите, на его месте не влюбился? Тем более Сафрон. Он как вернулся из армии, как попробовал один раз влюбиться, так и не останавливался больше. И неудивительно – вокруг него были такие возможности…

В общем, влюбился парень и все. С кем не бывает? Но он-то влюбился за границей, а утром весь его театр возвращается в Советский Союз. И что прикажете делать? Вот он, как настоящий русский гусар, и выбрал Анну Катерину. А в ее лице – Италию, море, солнце, яхту на волнах, виллу на цветущем острове, ароматные вина, баклажаны по-пармски. И – любовь, любовь, любовь. Но выбрал всего на недельку.

Через неделю он прилетел в Москву и пришел в приемную директора своего Большого театра к Аполлону Бенедиктовичу Пупову с извинениями: «Ну, опоздал на самолет, простите!»

Секретарша, Изольда Вольдемаровна, сама бывшая актриса (балерины рано выходят на пенсию), и по совместительству – пылкая любовница директора, побледнела лицом и встала, увидев «призрак оперы». Потом села, подняла трубку и деловито доложила начальнику об увиденном. Наступила полная неловкая тишина, а через минуту Аполлон Бенедиктович стоял в проеме дверей своего кабинета, глядя на Сафрона выпученными глазами и не веря им.

– В чем дело? Вы что? Вы где? Немедленно в мой кабинет! Изольда Вольдемаровна, вы тоже, – забасил поставленным голосом главный и двинулся внутрь.

Приглашенные последовали за ним.

– Изольда Вольдемаровна, зачем вы здесь? Выйдите немедленно из кабинета, покиньте нас – я вас умоляю! – провозгласил он, драматично приложив руку ко лбу.

После того как, опешив окончательно, удалилась секретарша, прикрыв за собой дверь, началось!

– Сафрон Евдокимович, потрудитесь объяснить, что все это значит, где вы изволили быть?

И пока Сафрон подробно рассказывал, как он без гроша в кармане опаздывал на самолет, Аполлон Бенедиктович лихорадочно соображал: что ему делать. Его уже отчистили во всех инстанциях, начиная с Министерства культуры, КГБ, ЦК КПСС и заканчивая Политбюро. Сам Юрий Владимирович Андропов, генеральный секретарь ЦК КПСС, сменивший недавно почившего в бозе любимого Леонида Ильича, отчитал его прилюдно. Его, народного артиста, Героя Соцтруда, орденоносца Аполлона Бенедиктовича Пупова, отчитал нецензурными словами и добавил: «Все вы – Бенедиктовичи из театров – только и ждете подходящего момента, чтоб насрать у Кремлевской стены на свежую могилу нашего пламенного борца за социалистические идеалы Леонида Ильича Брежнего и свалить на хрен за бугор. Но не выйдет! Хватит! Этот ваш Отпетов будет последним, пока я жив».

Но Юрий Владимирович ошибся. Последним будет этот разгром в Политбюро, которое он проводил 1 сентября 1983 года.

Аполлон Бенедиктович, конечно, этого не знал, и начал речь с твердой убежденностью, глядя разгневанно на Сафрона: «Как вы смеете? Вы, член КПСС, заслуженный артист Советского Союза, солист Большого театра, выпускник Московской государственной консерватории имени Петра Ильича Чайковского! Как вы смеете мне здесь рассказывать всякие небылицы? Вы изменник Родины, низкий предатель, отщепенец…»

И Аполлон Бенедиктович запнулся в эпитетах, но быстро нашелся: «Да как вы посмели? Вы, кому партия, родина, народ доверили и дали столько всего: образование, звание, двухкомнатную квартиру в Москве, служебную дачу, импортный автомобиль – дали вам все! А вы ответили нам такой вопиющей неблагодарностью! Вон из моего кабинета! – И уже спокойно добавил: – Придете завтра на экстренное партийное собрание нашей организации в 14:00. Будем рассматривать ваше персональное дело».

Сафрон вышел из кабинета в хорошем настроении, а назавтра его пропесочили, как следует, на собрании и решили оставить в труппе. Но с одним условием – он больше не выездной. Сафрон поблагодарил всех и вышел с собрания уже расстроенным. Поднялся в приемную директора, написал заявление об уходе по собственному желанию и, оставив его Изольде Вольдемаровне, ушел из театра. Неделю сидел дома, не выходя, дописывал кандидатскую, сортировал отобранный материал на докторскую, ел, спал и думал: а что дальше? За это время к нему наведывалась делегация от комсомольской организации театра, потом от профсоюзной и, наконец, от родимой партийной. Все как по нотам пели одну песню: «Сафрон, бросьте валять дурака, выходите на работу, все образуется и встанет на свое место». И он про себя думал точно так же, но что-то не пускало его назад. И поэтому он всем ответил: «Извините». Последним пришел Папа Карло из консы, его любимый педагог – Карлос Диего де Сегадо-и-Марини. Они выпили с ним бутылку коньяка, поболтали ни о чем, тот засобирался уходить и уже на пороге произнес: «В Сибирь съездить, что ли? Испанский поправить свой – забывать начал. Я ведь тоже невыездной в каком-то смысле, мой милый мачо Сафон». И вышел.