Александр Горохов - Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести

Начальству своему охранному и нескольким правильным сменщикам Твердоусов устроил новоселье, на котором все поняли, что человек он ушлый и с ним лучше дружить.

Вот этому самому сменщику Жорик и стал названивать на сотовый телефон про свою фирменную куртку.

Твердоусов откликнулся и резонно предложил Жорику походить в его куртке до следующей их смены. Тогда назад и разменяют.

– Не, надо сейчас. Без своей куртки никак не могу, – говорил Жорик, догадавшись, что сменщик нарочно вроде бы перепутал по той причине, что его, Жоркина, была новей, и после будет тянуть, забывать в нее одеться, приходить в других одеждах, покуда не замылит окончательно. Но даже не это было главным, а то, что в ней оказался ключ. Можно сказать, к сердцу возлюбленной.

– Устал я сутки не спавши, да и дорого, Жор, туда-сюда мотаться, – ненавязчиво намекал капитан, покручивая действительно твердый ус и ухмыляясь.

Жорик нудил, упрашивал, вспоминал, как подменял Твердоусова, когда тот по судам таскался. Договорились на сто рублей, хотя проезд стоил двадцать, да Твердоусов еще по дороге домой вытащил у Жорика пятьдесят, подменив десяткой. Через полчаса куртки были разменяны.

Мудрый Твердоусов, как бы между прочим, заметил:

– Там у тебя какие-то ключи были. Весь бок мне искололи, пока ехал, так я их выложил. После, когда буду тебя менять, привезу.

– Чего? – взвился Жорик. – Да я только из-за этого ключа и просил тебя привезти куртку.

Ловелас понял, что сболтнул лишнего, и прикусил язык.

В ответ Твердоусов сделал вид, что ничего не понял, пожал плечами и сказал, что не мальчик после дежурства мотаться туда-сюда по десять раз. Но речь свою стал гнуть в сторону ключа.

– Да зачем тебе на работе ключи от квартиры? Тут ими нечего открывать.

– Это я, что ли, не свою куртку напялил и утащил, а потом из нее ключ вытащил? – начали сдавать нервы у Жорика.

Твердоусов вторично пожал плечами.

Капитан давно смекнул, что дело у Жорика с ключом нечистое, давно догадался, но виду не подавал и хлопал удивленно глазами.

Пришлось Жорику посвящать его в намечавшуюся историю с Еленой Михайловной. Тут Твердоусов изобразил восхищение способностями некоторых к знакомству с прекрасным полом, вздохнул, полез в карман, потом снова вздохнул, вытащил ключ и вручил Жорику со словами: «То-то, а то „не могу без куртки, зябну“, – друзьям надо правду говорить, тогда и они придут на помощь!»

Забрал сто рублей, потом подумал, полтинник вернул, сказал, чтобы выпили за его здоровье, пожал руку и ушел.

Жорик набрал номер своей пассии и объяснил, из-за чего была задержка встречи.

Леночка томно вздохнула и сказала, чтобы Георгий не спешил, что у них вся ночь впереди, еще налюбезничаются. А еще захихикала и добавила, что приготовила ему интересный сюрприз, и чтобы приходил он к ней через два часа.

Жорик чмокнул телефонную трубку, повеселел и посмотрел на часы. Шесть ноль шесть показывал электронный циферблат.

– Черт, сломались.

– Не поминал бы ты всуе, – тоненьким голоском заметил совсем захмелевший перчик, вынырнув из «немироффки» на поверхность поближе к горлышку, чтобы глотнуть воздуха.

– Я чего, я ничего, – оправдался Жорик и подумал: «А чего это я, вроде еще не пил?»

Глянул на стручок – тот спокойно кайфовал на дне бутылки и признаков разговорчивости не проявлял.

Жорик подумал: «Померещится же, – и почти одновременно: – А как ему бедолаге на дне говорить – водяра вмиг в рот зальется. После не откашляешься, – и чуть позже окончательно сообразил: – Да у него и рта нету. Ни пить, ни разговаривать нечем».

Георгий вспомнил про свой рот, раскупорил пакет с блинами, куснул один, понял, что так не проглотить, и отправился разогревать в микроволновке, дабы подкрепиться перед застольем, не захмелеть и не опозориться потом перед девушкой Еленой.

В коридоре было темновато. Хозяева здания экономили электричество. Вечером отключали основной свет и оставляли специальные ночники, которые еле мерцали зеленоватым светом, не освещая, а лишь обозначая, куда идти. Жорик бодро топал, думал, что два часа пролетят быстро и окажется он за столом с Еленой, пусть не столь прекрасной, как в Древней Греции, но тоже весьма аппетитной и привлекательной.

«Родит же природа-мать такую красоту, как женщина, – размышлял Жорик, – и грудь, и фигура, и волосы. То светлые, как пшеничное поле, то длинные черные, будто грива вороного ахалтекинца. А к этому пшеничному полю как продолжение, словно синее июльское небо или черные, чернее восточной жаркой ночи, глаза. Глаза! Разве у мужиков глаза? Так, две дырки, чтобы сканировать окружающие ландшафты. А вот у женщин глаза! Это же уму непостижимо, это целое море, целый океан, целый космос – женские глаза! И стоит чего не по ее случиться, вмиг нахмурится, и не поймешь, то ли молния из них сверкнет, а после гром разразится и обрушится на тебя, то ли заблестят, влагой переполнятся берега, и выкатится из них слезинка, и тогда, при виде этой детской беспомощности, растает сердце самого бессердечного мужлана и сделает он все, как захочет женщина. Все будет по ее, все как она пожелает. А надо ей для этого всего-то навсего – захотеть!»

Однако высокопарные поэтические рассуждения закончились вмиг. Жорик споткнулся, еле устоял, подвернул ногу и треснулся о косяк, да так, что крякнули оба.

– Мужик, ты чего! – завопил косяк.

– Споткнулся я. Извините, – ответил Жорик и уставился на дверной проем.

Дверь, скрипя, открывалась. Жорик поглядел на нее и подумал, что снова показалось. Включил большой свет, запихнул блин в микроволновку, поставил таймер и присел дожидаться. Печка жужжала вентилятором с минуту, потом в ней щелкнуло, заискрилось, закашляло, дверка распахнулась, блин вылетел. Печка отплевывалась.

– Что же ты такую гадость жрешь, Георгий! Себя беречь надо, а ты пихаешь внутрь организма невесть что, как будто это не твое собственное нутро, а помойное ведро.

– «Блины с мясом. Говядина. Сорт высший. Перец пряный, молотый. Соль», – процитировал Жорик надпись на коробке.

– Ты, Жорик, внимательней прочитай. Там написано не «говядина высший сорт», а «гов. высший сорт», – все на кухне захихикало, засмеялось, затыкало, заржало.

– Сорт высший! Гляньте на высшую говядину с перцем! – хихикали стулья.

– Я бы, господа, даже сказал не «гов. с перцем», а «гав», – хохотнул басом старинный, стоявший здесь со времен основания буфет.

Блин на полу развернулся, из-под него действительно выглянул тоскливый глаз, потом другой, потом показалась собачья морда, а уж после и весь щенок. Отряхнулся, заскулил, зарычал и тявкнул на Жорку за укушенную еще в дежурке ногу.

– Я же не знал про тебя, – непонятно зачем сказал охранник, – извини.