Тамара Булевич - Таежные родники

Игнат научился «расшифровывать» загадочную музыку ведуна, который точнее метеослужбы предсказывал направление ветра, погоду на предстоящий день. При работе на путях это очень помогало: он знал, откуда дует ветер, с какой стороны выставить сигнальщика, куда лучше высыпать щебёнку, чтобы меньше мужикам глотать известняка.

Сейчас же Игнат вслушивался в громкий плач и воющие, протяжные всхлипывания ведуна, что-то прикидывал, высчитывал в уме, явно боясь за кедрят: свалится мёртвое дерево на них, заломает, подомнёт. Но одному ему было сложно что-либо предпринять.

«Всё недосуг, безголовому, сушняк распилить на чурки под опята! Загублю кедрят!» И, едва не падая под тяжестью, волоком притянул из сарая поочерёдно три списанных двухметровых рельса. Прислонил их к забору. «Так-то надёжнее. Примут удар на себя, если случаем ведун завалится».

Ещё раз осмотрев огородное хозяйство и убедившись в его полной готовности выстоять надвигающуюся бурю, он медленно, прихрамывая, направился в дом.

Не включая света, не ужиная, прошёл в душевую. Там долго фыркал, постанывал от удовольствия и плескался в ниспадающем потоке прохладных бодрящих струй. После часового купания, завернувшись в цветастую льняную простыню, лёг в кровать.

Несмотря на усталость, Игнат долго не мог заснуть. Со своей привычкой, едва коснувшись подушки, до первых рассветных всполохов утопать в объятиях Морфея, он расстался, когда перевалило за пятьдесят. Бывало, бессонными ночами успевал прожить не одну жизнь, всякий раз перекраивая их по-новому и снова не удовлетворяясь ими. Ничего не менял только в солнечном детстве. Там всё устраивало. Это было счастливое, безоблачное мгновение его жизни с родителями, ночёвками со старшими ребятами у таёжных костров на берегу горной речушки Минки, пробуждением под ласковыми щекотаниями зари, тихим и безмолвным подъёмом, чтобы, не дай Бог, не вспугнуть, не насторожить хитроумных чернобоких хариусов.

Мальчишкой любил подолгу глядеть на далёкие мерцающие звёзды, следить за облаками и в грозу, надёжно спрятавшись от дождя под непромокаемыми лапами пихты, наблюдать за столкновением туч и рождением молний. В селе знали, что их Игнат, когда вырастет, обязательно станет лётчиком.

Но грянула война. Мечты в одночасье рухнули.

Большая семья Григория Дёмина жила в старом просторном пятистенке, доставшемся по наследству от деда Семёна. С южной стороны его, в сторону речки и леса, тремя террасами спускался обширный огород.

Лучи восходящего солнца ласкали высокое крыльцо с резными и точёными перилами да мощёную камнем дорожку, упирающуюся в литую из чугуна калитку. Она разделяла подворье на две половины.

На его чистой стороне, как звал дед, в пяти метрах от ворот, размещалась отцова кузня. До войны он выполнял мелкие заказы для нужд станции и селян. Старая, замшелая пихтушка, распластавшая нижние ветки по земле, отделяла кузню от бани. А сразу за той до самого забора вдоль метров на сто тянулась некопаная исконная земля, на которой просторно кудрявились три щедро плодящих кедра, помнивших тепло рук и прапрадеда Порфирия. За ними бойко нарастали разновозрастные шустрые кедрята. А вперемешку с ними росли сибирские необыкновенной красоты берёзы, своими тонкими белоснежными стволами и кружевной кроной уносящиеся далеко в поднебесье.

На другой половине усадьбы в сараях содержались домашний скот и птица. Расписным теремком возвышался амбар для муки и зерна. А за ним в ряд – сеновал с конюшней для двух лошадей. Здесь же под высоким навесом стояли рабочие сани и для деловых выездов бричка, украшенная литьём и витой кожей.

Этот отчий уголок Игнат Дёмин свято пронесёт в памяти сердца по всей жизни, мысленно прикасаясь к нему, своему истоку, набираясь ума и сил.

Война забрала у Игната старших братьев – Алексея и Антона, сестру Марию, которых он почти не помнил и узнавал только по фотографиям на стенах. Они белозубо улыбались, присматривали за ним, когда он, ещё дошкольник, оставался дома один.

Отец вернулся с войны больной, с открытой, незаживающей раной на груди. В бане маленький Игнат видел, как у отца из раны струйкой по животу стекала кровь. Мама Люба, хорошо знавшая таёжные лечебные травы, ничем помочь не смогла, а в городскую больницу на лечение и перевязки он съездил всего три раза. «Что без толку-то мотаться туды-сюды! Откуда деньги брать?»

Григория не стало в канун лета, когда Игнат перешёл в шестой класс. Люба тяжело пережила его смерть, обессилела и, словно вырванный с корнем цветок, сникла.

Так чёрным крылом смерти война достала и её, казалось бы, в далёком сибирском тылу. Потеряв троих детей, мужа, она уже не находила в себе силы жить. Тоска и горе душили её.

– Виновата перед тобой, Игнатушка, сынок мой любый, ох, виновата! Зачем было рожать, чтобы потом обречь кровинку свою на горькую сиротскую долю? А что не жилица я, так не жилица. Сердцем чую, долго не протяну.

Игнат в это время растирал аптечной настойкой её постоянно остывающие ноги. Ему очень хотелось, чтобы мать осилила болезнь, поскорее поздоровела. Он жалел её и не допускал мысли, что она может оставить его.

– Мама, ты обязательно поправишься! Поправишься! Попьёшь, поешь…

Не раз искренне, с мальчишеской горячностью и верой произносил Игнат эти слова, считая их самым лучшим лекарством.

Но иногда и сам, видя её состояние, начинал плакать навзрыд, скуля и завывая. Совсем как щенок. По вечерам пытался что-то сочинять для неё, на его взгляд, очень смешное. Фантазировал, мечтал, как выучится на лётчика и обязательно прокатит мамулю с ветерком по синему небосклону, чтобы у неё от радости и страха аж дух захватывало!

Бывало, по ночам мать плакала и не могла заснуть. Тогда Игнат придумывал одну за другой смешные мальчишеские небылицы. Он сделал бы для мамы всё невозможное, только бы утихли её боли и она заулыбалась, как прежде.

– Разве мы одни осиротели?! Нам в школе сказали, что тридцать мининских мужиков остались в живых, а уходили на войну сто двадцать два. Если из-за фашистов в могилы все хорошие люди лягут, не слишком ли жирно будет фрицам?! Так одни нелюди и останутся на земле. Зачем тогда было с ними воевать братьям и папке? Они же победили! И ты победи!

Как мог взывал сын к матери, возвращал её к жизни. Но не смирившееся с утратами и вдовьей участью Любино сердце продолжало страдать и рваться. Она чахла, медленно умирая и давая Игнату один наказ за другим.

Вскоре Игнат остался круглым сиротой, один-одинёшенек, без пригляда и опоры. От детдома наотрез отказался. И в этом его поддержали сельсовет, школа, соседи. Парнишка охотно учился, при больной матери сам хозяйничал по дому, не баловал.