Андрей Воронов-Оренбургский - Имам Шамиль. Том второй. Огненная тропа

Маги молниеносно вскинул винтовку к плечу; поймал на мушку тропу, палец уверенно лёг на спусковой крючок.

…Чек-чак, чек-чак!..

– Уф Алла!.. Стежка пота сорвалась с его лба. – Он с облегчением выдохнул, положив карабин поперёк седла. На тропе, залитой солнцем, как факел, вспыхнула пунцовая черкеска Отрубленной Руки.

– Уо! Не стреляй, Месело! Это я, брат! Салам…

Поворачивая морду коня так, что тот, часто переступая, пошёл боком, Магомед выехал из укрытия, – крикнул, скаля белые зубы.

– Аллах Милостив…Рад, что вижу тебя без пули во лбу!

Месело, мгновение назад враждебно сосредоточенный, опустил свой кавалерийский штуцер, дикая весёлая искра сверкнула в его ярких ястребиных глазах.

– Алейкум салам! Видел кого ещё? – подъезжая почти вплотную, с надеждой бросил он.

– Нет, никого…– сбивая черенком плётки папаху с бровей на лоб, буркнул Одноглазый. – А ты?

– Сайпулаг убит. Машид убит. Гасан тоже…Волла-ги! Больше никого не видел.

– Они уже в раю!.. – мрачно скрепил Магомед, прежде чем рот ему сомкнула злая судорога. – Мы отомстим за вас, братья.

– Проклятые белые псы! Дэлль мостугай! Всех резать надо! Ва! Что делать будем?

Сын Исы поймал на себе чёрно-карее дрожание свирепых глаз Месело. Уо! В них была ярость, неистовая слепая страсть резать и убивать урусов.

– Билла-ги! Что делать будем? – нетерпеливо прорычал он.

– Едем в Гуниб. Надо пробиваться к Шамилю.

– Как же Гобзало? Он найдёт нас? – ястребиные глаза Отрубленной Руки неподвижно глядели почти в самый центр лба урадинца.

– Он? – Маги хищно улыбнулся – белозубо и тонко, спокойно ответил. – Гобзало волк. Всем волкам волк. Хо! Он читает следы, как мулла Коран. Он найдёт. Только, что я скажу ему? – хрипло процедил Магомед. Словно кто-то пытался перерезать ему глотку, но немного повредил голосовые связки.

Бородатый Месело несколько мгновений испытующе смотрел на побратима, потом тоже улыбнулся, показав ряд сломанных в драках зубов. Зловещая улыбка стала шире, пока не превратилась в ножевой порез, пересекающий его лицо.

– Э-э! Как было, так и скажем. Что-о!? С ним не могло такое случиться? Талла-ги! Думаешь, он…оставил бы наших братьев в беде? Не забывай, урадинец… – в смоляной бороде насмешливо искрились розоватые близкие губы, под воздетой крылатой бровью, сыро сверкнул чёрно-аспидный глаз, и Магомед услышал надменно-медленный голос:

– Они были воины Аллаха, как и мы с тобой…Выживает сильнейший, брат. Слабый должен быть уничтожен. Так гласит со времён сотворения мира – суровый адат гор. Воин-гази, как и шахид-смертник, знает: его смерть при каждом вздохе – в шаге от него. Э-э, всё пр-росто и яс-сно, как сама жизнь.

Месело, желая что-то услышать в ответ, долго смотрел чернильными глазами на урадинца, ловил его взгляд, но тщетно. И тогда, желая сменить тему, весело цокнул зубом:

– У нас всю дорогу, одна и та же пыль: где падаль – там ворон, где покойник, там мулла. Хэ, хэ-э…

Магомед промолчал, хмуро вглядываясь, в петлявшую по отвесным склонам тропу.

– Далеко скачем? – Отрубленная Рука не покидая седла, подтянул подпругу.

– Увидишь.

Мюриды, стоя на стременах, махнули плетьми, зарысили.

Горный ветер бил в тёмную бронзу лиц, трепел чёрные лохмы папах, трепал конские хвосты и гривы, сулил к ночи дождь. Под Месело из Гуни споткнулся кабардинец-полукровка. Плохая примета. Хозяин обжёг его плетью меж ушей, выругался; конь сколесив шею, зло посмотрел на него, перебил на намет, но куда там! Кусачая плётка защёлкала-загуляла по его рыже-пегим бокам.

* * *

…На второй петле спуска Месело не выдержал немоты; поравнялся с Магомедом, расправляя усы, спросил:

– Если Гобзало не суждено будет найти нас?…

– Не каркай! – его встретил враждебный взгляд.

– Я задал вопрос! Что теперь?

Маги ощутил на себе пристальный, напряжённый взор Отрубленной Руки – будто в скулу заколотили гвоздь.

– Теперь будем резать русских свиней. Аллахом клянусь! Они проклянут тот день, когда покинули чрево матери.

– Что потом? – в мрачных глазах Месело будто отразился всполох грядущих боёв.

– Что ждёт всех мюридов. – Магомед усмехнулся и вдруг щёлкнул зубами, как волк. – Рай с персиковыми садами…и прекрасными девами.

– Хо! Но прежде смерть от рук палача.

– Иншалла! И пусть он не медлит. Смерть быстрая, а мука долгая. Едем!

* * *

Хай, хай… Мариам со времени девичества тайно заглядывалась на Гобзало, но пугалась его смелого, сильного взгляда.

Волла-ги! Высокий, бритоголовый, с закинутыми за спину концами башлыка, обвешанный оружием, с большим длинноствольным револьвером за поясом, когда он входил в дом, то заполнял его своим сердитым громким голосом. Дочки и Мариам боялись его и любили одновременно.

Так было и теперь.

– Мариам! – он окликнул жену.

Она вздрогнула от неожиданности, крепче прижимая к груди сына.

Гобзало быстро прошёл и поставил на пол что-то объёмное, накрытое парчовым покрывалом.

– Это подарок Танка, чтоб он помнил свой день, когда появился на свет! И маленькие дети видят большие сны.

Расправляя плечи, он откинул мерцавшую золотой нитью бахромчатую накидку. У коленей жены мягко качнулась туда-сюда нарядно украшенная люлька¹, на дне которой лежал старой, доброй ковки кинжал.

Гобзало вынул из колыбели клинок в узорных серебряных ножнах. И держа его на свету, жадно оглядел чернёное серебро, перламутровые инкрустации, арабские витиеватые надписи, среди которых сияли вкрапленные сердолики, яшмы и ониксы. Восхищённо цокнув зубом, вытянул на половину лезвие, на котором зажглась голубая слепящая молния, по дну которой, на острейшей стали тоже струилась арабская вязь.

– Э-э, знаешь, что тут написано? – Он с мужским превосходством, сверху вниз, посмотрел на жену, снова цокнул языком, и сосредоточенно-серьёзно, вполголоса, с какой-то особой торжественностью изрёк:

– «У отца была рука, в которой я не дрожал. Будет ли у тебя такая?» Уо! Хорошо сказано, клянусь Небом. Этот кинжал мой дед когда-то положил в люльку моему отцу. Отец мне. И вот теперь я – сыну. Волла-ги! – Он с лёгким звяком вогнал клинок обратно в узорные ножны.– Верю, что и в руке Танка он не дрогнет. Иншалла. – Гобзало подвесил кинжал в изголовье люльки, а под густое баранье руно, что заменяло подстилку, уложил два отрезанных им волчьих уха и широкое бело-крапчатое с чёрной отметиной на конце перо из хвоста беркута. – А это тебе, родная. Помнишь? Я говорил: женщина, подарившая нашему роду сына, заслуживает высших похвал и дорогих подарков. Ну-ка дай свою ладонь.

Она с молчаливой покорностью протянула руку, и на её запястье защёлкнулся массивный двустворчатый браслет. Покрытый зернью, украшенный чеканными выпуклыми шишечками и бирюзой он был необычайно красив, и право, мог бы украсить руку любой грузинской княжны.