Екатерина Воронцова - Мой адрес Советский Союз

В такую пору на дворе крестьянской работы становилось меньше: огород убран, сено привезено и сложено на сеновале, дрова расколоты и лежат в поленницах. Появлялась домашняя работа. Длинными вечерами мама пряла шерсть или лён. Нам с Людкой было дано задание: стричь старые вещи на узенькие тесёмочки. На потолке нашего дома стоял деревянный ткацкий станок, и весной мама собиралась ткать половики. Для продольных нитей она сейчас пряла лён, а для поперечных мы резали старые вещи. В ход шло всё, даже старые чулки в узкую резиночку. В такие вечера мама или напевала бесконечные, протяжные песни, или рассказывала о своей прежней жизни.

– Деревню нашу занимали то белые, то красные. Ну стреляли, конечно, но так чтобы убивать кого, не помню такого. Дак мужики-то – и те, и другие – из нашей же деревни. Придут – и по своим домам. Потом уходят, другие приходят. А потом уж красные насовсем пришли.

– А белые куда делись?

– Не знаю, по домам, наверное, разошлись.

– А сколько тебе лет тогда было?

– Ну вот считай, если я с одиннадцатого года – значит, лет восемь-девять было. В школе тогда при всех сняли портрет Николая II.

– А ты в школу ходила?

– Конечно, ходила. В соседней деревне школа была за три километра. И отец ходил. Он с двух лет с мачехой рос. Она ему в школу даже поесть ничего не давала. На большой перемене все доставали свою еду, а он под партой прятался, чтобы не смотреть.

– А где его родная мама была?

– Умерла.

– От чего?

– Говорят, от аборта.

Мы обе замолчали. У нас в деревне недавно тоже умерла одна молодая женщина от аборта. Остались двое детей. Мальчик уже понимал, что происходит, а девочка пыталась разбудить маму, лежащую в гробу. Девочку унесли, бабы все заплакали, запричитали. Было жутко жалко детей.

– А потом землю стали делить. У нас семья была большая: десять детей, мама с папой, бабушка с дедушкой. Нам земли много нарезали. Мы тогда хорошо жили. Три лошади было, две коровы, ну телят да жеребят я не считаю. Овечек с десяток, свиньи, гуси, курицы. А потом раскулачивать начали да в колхоз загонять. Нас, конечно, не раскулачивали, мы никого на работу не нанимали, а вот в колхоз загоняли как могли. Председателем тогда выбрали у нас самого лентяя, самого бедного – Терентия. Он, бывало, зайдёт к нам в избу, ноги расшеперит шире плеч. А на нём галифе чьи-то, ещё кожаная заплата большущая между ног. У него-то сроду таких штанов не было. Руку в карман запустит, достанет горсть гороха, тоже у кого-то отобрали, видать. Потом поднимает горох выше головы, рот открывает и запускает туда по одной горошине. Вот уж добрался до чужого добра. А сам это – агитирует нас: «Ежели… ежели вы в колхоз не пойдёте – соль, спички и карасин в лавке вам отпускать не будут. Ето теперь колхозное. А потом и ребятишек в школу не будем принимать». Ну, короче, так нас прижали, что хочешь, не хочешь – в колхоз пойдёшь. Конечно, мы тогда сразу плохо стали жить. Работников-то у нас в семье настоящих и не было. Папа с Германской без ноги пришёл. Какой из него работник? У мамы десять детей мал-мала меньше. В семье-то в основном бабушка с дедушкой работали, а в колхозе они уж не смогли. Бабушка заболела от расстройства, да и старые уж были оба. Скотину у нас забрали, оставили одну корову да мелочь. С лошадями все прощались со слезами. Они ведь лучше которых людей всё понимают. Серко – дак и сам со слезами уходил, когда его уводили… Ох-хо-хо, девчонки! Ну, я на сегодня свою норму выполнила, пойдёмте-ка спать, завтра опять день будет.

Мы сворачивали своё рукоделие, мама начинала шёпотом молиться перед маленькой тёмной иконкой Казанской Богородицы, а мы с Людкой шли спать.

В этом году папа наконец-то вылечил свой желудок. С самого раннего детства я помню, как папа лежит. Либо дома, тогда нам не разрешают громко шуметь, либо в больнице. Иногда мама брала в больницу кого-нибудь из детей. Однажды она взяла меня. Было лето, больные в полосатых пижамах гуляли в больничном садике. Мы сидели на скамейке. Папа дал мне яблоко и пачку печенья. Для меня это было большим богатством. У нас в деревне яблоки росли только у Васи Пьянкова. Сады в деревне тогда не держали. А покупать яблоки или печенье для нашей семьи было тогда не по карману. Я тихонько грызла печенье, пока мама с папой разговаривали, и думала о том, как хорошо кормят в больнице. Потом мы с мамой пошли на автовокзал, и когда мы шли вдоль больничного забора, папа окрикнул нас. Его голова торчала над забором, он махал рукой и улыбался.

– Мам, а я знаю, зачем папа нас окрикнул.

– Зачем?

– Он, наверное, скоро умрёт.

Мама ничего не ответила, только тихонько заплакала.

Автовокзал был маленький, деревянный, грязный. Его собирались перестраивать, поэтому рядом лежали брёвна. В хорошую погоду на них усаживались пассажиры и ждали автобус на улице. Напротив нас присели две женщины и завели со мной разговор:

– Здравствуй, девочка, как тебя зовут?

– Катя.

– А куда едешь, Катя?

– Домой.

– А в город к кому приезжала?

– К папе в больницу.

Мама внимательно смотрела на женщин. Теперь они обратились к ней:

– Что, муж болеет?

– Болеет. На войне ранили, теперь инвалид.

– А детей-то много?

– Пятеро.

– Тяжело, наверное.

– Тяжело, конечно.

– Слушай-ка, отдай ты нам эту девочку. Мы с сестрой вдвоём живём. Мужей у нас нет, детей нет. Такая девочка хорошенькая. Уж как мы её любить будем!

– С чего это я своего ребёнка в чужие руки отдам?

Мне не нравились эти женщины. Они смотрели на меня приторно-ласково, а я всё плотнее вжималась в мамин бок.

– Пойдём с нами, Катенька, мы тебе свои комнаты покажем.

– Нет, я с мамой…

– Пойдём, мы тебе пряничков дадим.

– Мне папа дал. Я с мамой…

Мама обняла меня одной рукой и заговорила с женщинами, повышая голос:

– Бабы, вы чё это к ребёнку привязались, на што ей ваши комнаты смотреть?! Надо ребёнка – возьмите в детдоме, их там полно. А у неё мать и отец есть. Идите-ка вы подобру-поздорову отсюда, пока я милицию не позвала! Не бойся, Катенька, не бойся, мама тебя никому не отдаст!

Женщины с недовольными лицами поднялись с брёвен и ушли. Мама ещё долго кипела от возмущения и рассказывала всякие страшные истории. Например, про то, как в пирожках с мясом иногда находят ногти. До самого дома я от мамы буквально не отлипала. Мне было тогда лет пять.

Потом папу выписали из больницы как безнадёжного. Это было зимой. Мама привезла его в санях на лошади, в дом заносила на себе. С тех пор она постоянно лечила его всякими народными средствами. И вот недавно одно из них помогло, как говорится, кардинально. Каждое утро натощак папа выпивал маленькую стопочку денатурата. Это был какой-то алкоголь голубоватого цвета. Через месяц папин желудок был абсолютно здоров. Папа начал пробовать нормальный алкоголь. Желудок не сопротивлялся. И скоро он пил бражку и винцо наравне с другими деревенскими мужиками. И теперь мама уже ворчала на него, что он так пьёт. Зато теперь папа здоров и ходит на работу, а я учусь уже в четвёртом классе.