Екатерина Воронцова - Мой адрес Советский Союз

– Конечно, на дороге! Приготовил кто-то для тебя!

У нас с Людкой отлегло от сердца – не выдал!

На следующий день Николай с другом чинили велосипеды за воротами. Мы с Людкой вертелись возле них. По дороге шла Шурка Васильева, рыжеволосая женщина лет тридцати с небольшим. Это была наша местная ночная бабочка. К ней ходили все мужики. Бабы даже за измену не считали, если узнавали вдруг, что муж побывал у Шурки. Шум, конечно, поднимали для приличия. Шурка увидела двух студентов и, не раздумывая, свернула на лужайку. Она, как обычно, была навеселе, а значит, в форме:

– Здорово, парни!

– Здорово, здорово.

Шурка уселась на траву:

– Прокатите меня на велике-то?

– Дак не работают, ты же видишь.

– У таких молодых – и не работают?

Николай с другом с опаской покосились на нас с Людкой. Тема им явно не нравилась, да ещё в присутствии детей. И тут Шура сделала жест, который много позже повторила на экране Шерон Стоун. Она раздвинула и снова сомкнула коленки. Белья, как полагается, не было. Друзья так заорали на нас с Людкой, чтобы мы отправлялись домой, как будто это мы сделали что-то неприличное.

Мы, конечно, ушли, и что было дальше, неизвестно.

Мама готовит ужин, папа сидит в зале с большой стеклянной бутылью на коленях и энергично катает её туда-сюда. В бутыли сметана с простоквашей напополам. Примерно через час после такого взбалтывания в бутыли появляется большой комок масла. После этого всё содержимое бутыли выливается в тазик, комок масла вылавливается, перекладывается в миску и несколько раз промывается чистой холодной водой. При этом запах кислого молока исчезает. Свежее масло мягкое, вкусное, его можно есть просто так, ложкой, даже без хлеба. Но с хлебом тоже вкусно.

Папа в армии служил на иранской границе. Он рассказывал, что армейский повар однажды ночью полез в виноградник, и его укусила змея. Повар умер, а вместо него назначили папу. Поэтому иногда папа вспоминал молодость и начинал готовить. Особенно ему удавалась уха. Рыбу он чистил скальпелем. Получалось очень аккуратно и было удобно. Уха выходила прозрачная, наваристая, душистая.

В этом году мама всё-таки добилась своего, папа купил пчёл. Он сам ездил в соседнюю деревню их выбирать и привёз на тракторной тележке три улья и какой-то инвентарь. Суеты было много: куда поставить, как укрепить. Наконец, когда всё утряслось, открыли летки и пчёлы полетели. Все смотрели и улыбались. Мама не зря заставляла заниматься пчёлами именно папу. У него был дар обращаться с животными. Пчёлы, например, его не кусали, даже если он приходил к ним выпивши. Он никогда не надевал сетку, направляясь к пчёлам. Потом мама стала и меня подталкивать к этому занятию. Я канючила:

– Чё опять Катька-то? Я в прошлый раз с папой ходила, пусть теперь Людка идёт.

– Давай-давай иди, у тебя лучше получается, Людка другим делом займётся.

Потом начались грядки, угоры, ягоды, пруд. Лето шло своим чередом. И вот сентябрь. В этом году я иду в Гришанки. У меня начиналась новая жизнь.

Сегодня мы с Людкой во всём новеньком собираемся в Гришанки. В Гришанки по одному не ходили. Надо было по полю пройти пять километров, поэтому собирались всей гурьбой и шли человек пятнадцать. Гурьба была разновозрастная. И такой мелюзге, как я, конечно, было интересно со старшими. Школа в Гришанках была расположена в старой церкви на крутом пригорке. В дождливую погоду забраться на него было непросто из-за размокшей дорожки, а зимой и осенью – из-за того, что была укатана до ледяного состояния. Учительская была на колокольне, и в неё надо было подниматься по крутой винтовой деревянной лестнице. На первом этаже было четыре классных комнаты – пятый, шестой, седьмой и восьмой класс. Классным руководителем у меня стала Анна Фёдоровна, гроза всех без исключения учеников – бывших, настоящих, будущих, а также их родителей. Когда я дома объявила об этом, все родственники долго смотрели на меня с молчаливым сочувствием. Голос у Анны Фёдоровны был просто громовой. Когда она говорила спокойно, казалось, что она сдерживает гнев. Но когда она не сдерживала свой гнев, без преувеличения, стёкла дрожали в окнах. Тогда надо было просто поджать хвост и не возражать ей. Она преподавала немецкий язык, и не выучившие её урок встречались крайне редко. Математику преподавал Вениамин Николаевич. Это был молодой мужчина с недоразвитыми тремя пальцами на правой руке. Когда мы неправильно отвечали, он смотрел на нас, стучал тыльной стороной ладони по доске и кричал:

– Олухи вы, олухи Царя Небесного!

При этом лицо его сильно краснело, а на шее вздувались вены.

В Гришанках был при школе интернат – своего рода общежитие. Но мест всем не хватало, и примерно половина школьников из других деревень искала себе «квартиру», то есть договаривалась с гришановскими старушками, чтобы скоротать зиму у них. Мы с Людкой и Галькой Бобылевой тоже пошли искать. Мы втроём ходили по дворам и спрашивали, не возьмут ли они нас «на квартиру». Если хозяева отказывали, спрашивали, а не знают ли они, кто берёт. Таким образом мы вышли на старушку, которую звали тётя Тоня. Тётя Тоня в старой фуфайке и выцветшем платке строго оглядела нас и сказала:

– По возу дров с каждой, чтоб до октябрьских праздников привезли, и по три рубля в месяц. Продукты привозите, готовить я вам сама буду. Подружек не водить, хватит мне вас троих.

На том и порешили. Изба у тёти Тони была просторная, но казалось, что время в ней остановилось навсегда. В ней не было ни одной современной вещи. Но тогда многие старухи так жили, а мы не задумывались, что имя этому – бедность. Таких старух было тогда полно, жили они тихо, как могли выживали. А ведь когда-то каждая из них была молода, весела и энергична. Большинство из них потеряло в войну мужей, таких же молодых и энергичных, а теперь они, никому не нужные, в стареньких фуфайках, выцветших платках и с вечно грустными глазами одиноко и тихонько молились по вечерам перед Богом, отмаливая за всех нас, неверующих, грехи наши тяжкие. Не их ли молитвами удерживалась Россия столько раз на краю? А кто их, безропотных, сменит на посту перед Богом?

Но осознала я это всё гораздо, гораздо позже. А пока я была по-щенячьи счастлива. Наконец-то Гришанки! Наконец-то я перестала быть маленькой! Тем, кто ходит в Гришанки, уже многое позволено, с ними взрослые разговаривают совсем другим тоном. А ещё года через два вообще в колхозе уже буду работать, совсем взрослая стану. Ух, как же здорово всё! Пятый класс сформировался из школьников нескольких деревень. Сдружились все моментально. Все чувствовали себя повзрослевшими. Начались проявления симпатии. На уроках перекидывались записочками, особенно в шестом классе. Это была просто эпидемия какая-то! В воздухе витала атмосфера то ли дружбы, то ли лёгкого флирта. Ах, всё равно было здорово!