Екатерина Воронцова - Мой адрес Советский Союз

– А гуси где?

– А чё, дома нету?

– Нету.

– Может, придут ещё?

– Да уж теперь не придут. Давайте-давайте. Идите ищите.

Мы с Людкой устали, хотели есть, спать, но молча вышли за ворота. На улице уже никого не было. Куда идти, мы не знали. Уныло переговариваясь, выбрали направление поисков и побрели. По дороге мы рассуждали, зачем маме нужны эти гуси дурацкие, вот нет же гусей у Ходыревых, например, и ничего, живут. Земля была уже холодная, босиком идти было неуютно и мокро, начинала оседать роса. Наконец уже в темноте мы заметили нашу стаю. Во главе сидел Белый Гусь, чуть по сторонам – три гусыни, а за ними – штук пятнадцать гусят. Гусята были уже достаточно большие, у них начали отрастать настоящие перья. С непреодолимым желанием дать пинка, мы, не сговариваясь, набросились на них. С тихим, виноватым гоготанием гуси повскакивали с мест, не давая себя задеть, и быстренько зашагали в сторону дома. Насиженные места были такими тёплыми! Какое блаженство стоять там босыми ногами!

Домой шли быстро и молча. Гуси отлично понимали, кто тут виноват, поэтому моргали глазами и быстро-быстро перебирали лапами по земле.

Мама не спала. Она накормила нас, полусонных, и проследила, чтобы мы легли спать.

Не помню, как я донесла голову до подушки, по-моему, уже во сне.

День был противный, солнце жарило вовсю, грядки с сорняками были нескончаемые, и вся наша компания отправилась на пруд без нас. За безотрадным занятием прополки мы с Людкой уныло выясняли, зачем маме столько морковки, лука и прочей ерунды, никто из соседей постольку не садит.

– Чё-то, девки, вы плохо полете. Быстрее надо пошевеливаться, я вон одна уж больше вашего выполола.

За забором стояла соседка – древняя старуха лет шестидесяти. Честно говоря, мы даже не знали, как её зовут, а между собой называли по фамилии зятя – Телегина старуха. А когда однажды ихняя гостья назвала её тётей Парашей, мама в изумлении вскинула брови и нараспев произнесла: «Дак это чё это за имя такое – Параша?» Телегина старуха ехидно наблюдала за нашими мучениями.

– Нормально мы полем.

– Нет-нет. Ленивые вы, девки. Вот взамуж выйдете, мужики-то вас будут гонять.

С этими словами соседка с довольным видом пошла к себе домой, а у нас с Людкой настроение совсем упало. Эти старухи, надо сказать, очень непонятный народ. Года два назад, когда я была ещё маленькая, со мной произошёл случай, который до сих пор оставался для меня загадкой. Дело было зимним вечером. Мама истопила баню, и когда все помылись и разморённые сидели дома, мама мне сказала: «Иди-ка сходи к Гэпэушке, скажи, чтобы в баню шла. Воды горячей и жару полно осталось. Только пусть веник свой возьмёт». Не очень-то мне хотелось идти к этой страшной старухе, да ещё в такую темень, но с мамой у нас в семье не спорили. Я нехотя оделась и поволоклась к соседям. Гэпэушка жила с дочерью-пьяницей, бани у них не было, поэтому мама часто приглашала их в нашу. Хорошо хоть собаки не было. Я нашарила в темноте ручку двери, открыла и зашла в тёмную избу. Керосиновая лампа давала тусклый свет. Вообще-то, электричество в нашу деревню провели уже несколько месяцев назад, но некоторые старухи из экономии ли, из страха ли перед необычным жили с керосиновыми лампами. Было здорово весело, когда проводили. На субботник вышла вся деревня – ставили столбы. А провода тянули незнакомые мужики из города.

– Тебе чего, Катерина?

Соседка меня узнала.

– Бабушка Гэпэушка, мама сказала, чтобы ты в баню шла. Воды и жару много осталось.

Реакция была неожиданной.

– Ах ты окаянная! Этому тебя мать-то с отцом учат?! Думаешь, со старухой можно так разговаривать!

– Мама велела веник свой взять.

Я честно отрабатывала мамино поручение.

– Ну-ка убирайся отсюда! Я те щас покажу Гэпэушку!

Я пулей выскочила в черноту чужих сеней и, как могла, быстро побежала домой. Мама, папа, брат Николай и Людка сидели за столом и аппетитно хлебали суп. Я молча снимала пальто.

– Ну чё, сказала?

– Сказала.

– Чё она, пойдёт?

– Не знаю.

– Как не знаешь?

– Я не поняла.

– Дак она чё тебе сказала?

– Она ругаться начала.

– Дак чё это она ругаться-то начала?.. Ну-ка, скажи толком, чё ты ей сказала?

– Я сказала: «Бабушка Гэпэушка…»

Дальнейшие мои слова утонули в таком грохоте смеха, что мне оставалось только зареветь. Я ничего не понимала. За что меня обругала Гэпэушка? За что меня обсмеяли дома?

– Ладно-ладно, не реви, иди поешь.

Мама похлопала меня по спине и повела за стол.

– Её вообще-то Антониной зовут.

– Сами же говорили: Гэпэушка.

– Ладно-ладно. Не называй её так больше.

А теперь вот Телегину старуху тоже, оказывается, Параша зовут. Называть её так или нет? На всякий случай я её вообще не называла по имени.

В таких невесёлых размышлениях прошло время, грядки преобразились. Я вспомнила, как мама говорила: «Глаза боятся, руки делают». Да, с утра боялись не только глаза, вообще всё противно было. А вот теперь видно, что работа сделана. Приятно.

Вечером мама сказала мне:

– Скоро поедем с тобой ко мне на родину.

– Ура!!! К бабушке?

– К бабушке.

Я знала, что мама с папой родились не в нашей деревне, а в другой. Называлась она Верх-Байбек и находилась далеко от наших Болгур. Надо было ехать за Воткинск, за Шаркан. Да это же целое кругосветное путешествие!!! Сердце моё ликовало и трепетало. Меня, меня берут, а не Людку и не Гутьку! Сборы были волнительными. Проверялось несколько раз, всё ли взяли, что нужно, что кому надо будет сказать, сколько взять денег. Наконец всё было готово, и мы с мамой вышли из дома. Полтора километра до тракта, где ходят автобусы на Воткинск, я пролетела лёгкой пташкой. До Воткинска и до Шаркана доехали без приключений, а вот до маминой деревни, оказывается, надо было ещё шагать двенадцать километров. После Шаркана мама начала преображаться. Глаза начали вдохновенно блестеть, лицо помолодело, спина распрямилась. Она шла лёгким шагом и рассказывала о своей молодости как-то красиво и мечтательно, совсем не так, как дома. Казалось, она вернулась не только на родину, но и в молодость. Мама родила меня в сорок два года, детей было пятеро, ещё пятеро умерли в раннем детстве. Я их не знала, так как родилась последней. Папа всё время болел после ранения на фронте, поэтому мама с утра и до ночи была занята тяжёлой крестьянской работой. Сейчас она, кажется, сбросила с себя этот груз, а вместе с ним и возраст. Мама была удмурткой, и все её предки жили в этих местах много-много лет, даже неизвестно сколько. Наверное, именно это придавало маме новые силы – родина! А моей родиной были Болгуры. День был летний, солнечный, жаркий. Дорога, знавшая только колёса телег, была мягкая и полузаросшая мелкой травой. Настроение было приподнятое. Но рядом с дорогой начинался очень серьёзный лес, у нас в Болгурах лес был совсем не такой, он был какой-то домашний. Этот лес был первозданный, он был живой, большой, он дышал и смотрел на меня. Воздух был тоже другой. Пахло солнцем, цветами, лесом, в небе чирикали невидимые птички. И такой покой был разлит во всём! Дорога вышла на поляну. Это было поле, засеянное цветущим льном. Поле было всё ярко-голубое и вдалеке сходилось с небом такого же цвета. Вот это да! Меня охватили такая лёгкость и такой восторг! Казалось, что у этого поля и у этого леса есть какой-то хозяин, такой сильный, мудрый и добрый. Я отчётливо ощущала что-то такое, чего раньше никогда не испытывала.