Павел Желтов - Кайфуй, гном

В общем, екатеринбургские алкаши мне показались не такими, как тамбовские. Сорт, что ли, другой? Общество, где все равны. Тебя уважают, даже если ты сегодня в одних трениках, а пиджак потерял ещё вчера и найти не получилось. Все объединены одной целью. Причём цель эта, скорее духовная, чем материальная. И если у тебя «есть чё», то ты сегодня король, пуп, ты на коне. И да, дамы тоже все твои.

Впрочем, будет потешаться. Нам во двор.

Ого! Высоченная жилая свечка. Наверное, одна из первых в Екатеринбурге. Двор огорожен. Калитка на магнитном замке. Кнопка на коробочке с надписью «охрана». С той стороны – собака. Овчарка. Одна. Поворачивает голову на мои шаги, блестит глазами – слепая. И, судя по всему, старая. Страшно? Немножко. Опасаюсь незнакомых собак. Жму кнопку. Из динамика сверчок, магнит отпускает калитку, толкаю. Собака сторонится. Видимо, ей хватает одного только слуха, чтобы сложить в голове картину происходящего рядом. Подъездов всего два. Так что нужный нашёл легко. Код, на себя, внутри – кадки с цветами и почему-то пахнет куриной лапшой. Консьержка показывает строгое лицо в окошке своего поста. Потом руку с перстом указующим. Перст указывает направление к лифтам. Надо же. Ни одного вопроса. На лбу, что ли, написано?

– Вот представь, малый, живут сто мужиков. Одинаковые такие, – мастер водил перед собой руками и для пущей убедительности задирал брови и таращил глаза.

Они сидели не бревне у стены завода – кто и для чего его здесь положил, обоим было неведомо. Бревно на треть вросло в землю, его окаймляла бахрома прошлогодней серой травы. На этом бревне в короткие перерывы собирался рабочий люд – отдохнуть от жара да полымя, которыми они были окружены всё остальное время.

– В деревне сто мужиков. Одинаковые. В поле работают там, пашут, сеют, жнут, ты знаешь. Одинаковые. Если все они возьмутся за руки, получится крепко – руки сильные же. Ну, не цепью за руки, а как попало, кто до кого дотянулся. Всё равно крепко. Не столкнёшь такую ватагу ничем – хоть быка на них пускай.

Микула внимал. Он ждал, когда Григорий Семёнович перейдёт к делу. Он вообще часто прибегал к построению образных моделей, чтобы его новому товарищу было понятнее: не слишком надеялся на образованность последнего.

– А вот если дать каждому мужику по бабе, да снова им взяться за руки, тоже кто за кого придётся, то ватагу эту уже бык прошибёт. Но двигать её тоже будет легче. Но всё равно будет крепко. Если одни бабы – совсем слабо. Увидел смысл?

Микула смысл увидел. Они говорили о чугуне. Мастер тоже считал, что всё состоит из мелких частиц. Зерно можно размолоть в муку. А муку, наверное, ещё тоньше. У дерева стружка, у чугуна – опилка. Камень – и тот точится в пыль. Если песок сунуть в печь и держать, пока он не потечёт, сверкая жёлтым во все стороны, а потом вынуть и выплеснуть наземь, он застынет в стекло. А если стекло после растолочь, то снова станет песок.

Как правильно делать чугун, Григорий Семёнович хорошо знал. Но знанием этим поделиться было очень трудно. Во-первых, оно хранилось в голове не в виде слов, а как набор из опыта, образов, запахов и даже звуков. Не зря он всё время колотил по чугунным чушкам, утверждая, что метал поёт – и всякий раз по-разному. Чтобы донести до понимания Микулы хоть кроху этого знания, приходилось придумывать потешные примеры. Про хороводы, кур с их яйцами, солнце и луну. Даже про разбойников как-то сочинил. Только в тот раз получилось ещё непонятнее.

– Смотри. Вот пошёл ты по грибы. Ну, или по ягоды. Надо перейти луг. Без лаптей ты быстро ногу наколешь, все стопы истопчешь. Может, и дойдёшь до леса по ту сторону, да толку мало. А если в лаптях, то и придёшь быстро, и пятки будут целы. Это мы сыплем серу в домну. Вроде она и не вплавляется, за ручки ни с кем не берётся, в одно с ней легче луг перейти, – от желания убедить он наклонялся всё ближе к уху Микулы и потряхивал бородой.

А Микула смотрел перед собой, выстраивая мастеровы образы в голове. И всё вроде складывалось. Конечно, оставались вопросы к конкретике, но общая картина становилась всё понятнее. А от этого и на душе становилось спокойнее, он чувствовал, что приходит удовлетворение. Парень знал, что скоро оно вновь уйдёт, как только его колючий ум найдёт в этой картине дырки. И тогда снова метаться, искать ответы. А пока – ясно всё.

Тут его взгляд упал на его собственные лапти. На большом пальце правой ноги была дыра. Лыко вокруг дыры торчало клочками, в самой дыре виднелась обмотка. Мастер проследил его взгляд и тоже увидел дыру.

На следующий день Григорий Семёнович поднялся на колошу к Микуле и подал ему пару сапог.

– На, подмастерье, носи. Ноги пухнут, другие скроил, а эти почти и не надевал.

Микула взял правой рукой подарок. Прижал к животу и поклонился мастеру. Словно тот в рыцари посвятил, не меньше. И тут в памяти всплыли слова: «помните сей день, в который вышли вы из Египта, из дома рабства, ибо рукою крепкою вывел вас Господь оттоле…».

В сапогах таких не только луг, все болота и горы перескочишь – не заметишь. Только зачем куда-то уходить? Есть кров и пища. После работы на заводе выдают хлеб. Часто лук. И даже деньгами – сверх того. На медяки можно покупать на базаре даже одежду. И какую-никакую курицу или яйцо, которое курица дала.

Микула понял, что ему необходимо яйцо. Чтобы сварить его и съесть. А чтобы сварить, нужен какой-нибудь котелок. А котелок тоже можно купить. Он наметил себе пойти в выходной день, когда такой случится, на базар. А то, как сейчас стало понятно, он не был там никогда. Всё на завод да с завода. Да в лес за лыком, по грибы да ягоды. А другие, вон – то рябчика принесут, то даже тетерева. На рябчиков силки? Спросить бы у кого. А на тетерева? Наверное, ружьё. И ружьё, кстати, наверное, тоже можно купить на базаре.

К тому времени стемнело. И Микула, машинально считая шаги, потопал домой. Путь просох, потому идти было легко, хоть и немного в гору. Где-то, может, даже в соседнем посёлке, брехали собаки. Одна начинала: «Соседи, кто-нибудь знает, который час?». Так, чтобы все услышали. Ей тут же отвечали: «Откуда же нам знать! Солнце село, и теперь до утра ничего не понятно!». А этой вторили третья с четвёртой: «Пожалуйста, прекратите шуметь, уважаемые соседи, у нас уже и куры в сарае квохчут от ваших вопросов, сейчас совсем разгуляются!».

Микула шел и улыбался в темноте своей шутке. Она казалась ему очень удачной. Если частицы в чугуне – это мужики и бабы, которые водят беспорядочные хороводы, тогда и собаки могут вести светские беседы, а мы думаем, что они попусту брешут. Микула снова представил себе, как разговаривают собаки. Воображение дорисовало им треуголки, в лапы выдало трости. Микула рассмеялся. Впервые за всё время, проведённое на этой земле.