Павел Желтов - Кайфуй, гном

Собаки брехали всё ближе. Микула шёл, усмехаясь в короткую закопчённую бороду. И вот дом. Шагнул к двери, протягивая руку. И почти наступил на что-то мягкое, что ещё стало и из-под ноги выдираться. Микула присел – чёрный ком. Снял рукавицу, пощупал трёхпалой рукой – шкура, под шкурой мускулы, руке стало теплее. Тогда он взял двумя руками и поднял повыше – к свету звёзд. Котёнок. Молчит, уши прижаты, глаза смотрят в упор на бородатое лицо. Не вырывается, но и не виснет расслабленным ленивцем.

Микула переложил зверька на одну руку, другой отворил дверь, вошёл, притворил, отворил другую, вошёл и закрыл. В полной темноте поставил котёнка на пол. Зажёг очаг, посмотрел на гостя – чёрный, ни пятнышка. Только глаза зелёные горят плоско в огне очага.

Микула разулся, сел за стол, достал хлеб и луковицу. Отломил хлеба и положил на пол под собой. Остальное начал есть. Иногда поглядывая туда, куда положил хлеб. На третий раз котёнок оказался там – преодолел это расстояние абсолютно бесшумно. Он ел хлеб. А когда доел, переместился ближе к уже догорающему очагу.

Когда Микула проснулся, котёнок спал у него в ногах.

Посмотри, что на моих ногах,

Посмотри, в каких я сапогах!

«Король и Шут»

Подаренные Григорием Семёновичем сапоги только раз померил, походил по избе да снял. Было непривычно. Слишком легко делалось ногам, когда их облегала такая обувка. Далеко не новые, но с переставленной подмёткой и каблуками, без дыр на голенище, да и конь цел. Снял, обвязал бечевой, повесил на гвоздь. Снял потом только раз: принёс домой в глиняной посудине дёготь, густо намазал, повесил обратно. Теперь в избе так же густо пахло. Микуле нравилось. С каких пор стал нравиться дёготь? Наверное, после ветоши, что от гнуса.

А вот Чугуну – не слишком. Особенно сразу.

Котёнок в Микулиной избе освоился быстро. Когда тот вечером следующего дня пришёл с завода, думая, как там моя зверюга, не сбежала ли, то увидел, что зверюга на месте, не сбежала и сбегать, судя по всему, не собирается. А уставилась на парня, когда тот разжёг огонь, и смотрела, как и что тот делает. И к положенному на пол хлебу сразу подошла, и спать в ногах устроилась тоже сразу.

А Чугун – так это, всем понятно, за черноту масти.

Уж и день стал длиннее, и ночи теплее. Каждый вечер животное ожидало парня с работы внутри избы. Одинаково дожидалось кормёжки, одинаково укладывалось в ноги и начинало тихонько мурлыкать, давая понять, что, мол, всё хорошо, человек, так и лежим. Только когда закат отодвинулся ближе к полуночи, Микула увидел, что Чугун на самом деле встречает его, устроившись в окошке. И спрыгивает оттуда, только когда хозяин входит. Тогда ещё задумался – а почему тогда не сбегает. Раньше не задумывался. Раз живёт, значит, он за котёнком ухаживает правильно (никак не ухаживает, просто хлеб даёт да на улицу не гонит). А тут подумал – хлеба то, наверное, не хватает, а вырос вон. Охотится, поди. Да и не нагажено нигде. Точно – гуляет и возвращается, что же я раньше не подумал? Да потому что всё нормально было, вот и не подумал.

Микула привык к зверю. Жены не было и не предвиделось – у парня как-то и мысли такой не было. Старший брат вон женился, едва 16 стукнуло. Сестрёнка тоже выпорхнула из родительского дома, как только стало прилично. А он – нет. А потом и подавно на Урал забрали. А и хорошо. Что с ними делать-то? Вот с Чугуном всё ясно: дал хлеба, а он тебе перед сном песенку промурлычет.

Иногда Микула удивлялся таким лирическим мыслям. Но не гнал их: это был новый опыт для мозга, генерировать такие мысли. В родной деревне пели, сочиняли частушки, целые игры были под почти стихотворное сопровождение. Да и мастер вон какие примеры придумывает, чтобы объяснить сущность литейного дела. Про лапти, например. Да, лапти.

Следующим вечером принёс в ущербной глиняной посудине дёготь, поставил на чурбан возле избы, сходил за сапогами. Сидя на чурбане ветхой тряпицей промазал все швы, напитал кожу. Аромат, конечно, стоял тот ещё. Впрочем, всё дело было в силе этого запаха – так бил в нос, что слезу вышибал. А как всё хорошенько смазал да отставил сапоги в сторонку, так и приятный запах оказался.

Чугун сидел поодаль и внимательно наблюдал. Когда Микула поставил в стороне сапоги наземь, тронулся к ним, намереваясь изучить. Но, чуть не дойдя, резко отпрыгнул, попятился. Подождав немного, Микула связал сапоги бечевой, внёс в избу, повесил на гвоздь. Чугун сунулся было в дверь, но снова резко остановился. Так и ходил снаружи, пока Микула не закрыл избу на ночь. Потом, правда, влез в окно и улёгся к человеку. Даже мурлыкал.

Микула почувствовал это. Подумал: надо же, целого бурундука убил и принёс показать, а тут вони испугался.

Это он вспомнил случай, когда пришёл домой, Чугун встречал его, сидя на обыкновенном месте в избе, а перед ним лежала большая дохлая мышь. Мышь оказалась молодым бурундуком. Прояснился вопрос о пропитании животного. Микула не тронул добычу, Чугун её ночью куда-то унёс. Мол, если тебе не надо, то я найду применение.

А сейчас Микула вдруг сочинил стихотворение.

Микула прекрасно понимал, что это собачья чушь. Вернее, с поправкой на обстоятельства, кошачья. Но что с того? Читать это стихотворение он никому не собирался, а самому нравилось, потому что… Да просто, почему бы и нет. В голове столько порядка, что полезно его чуть разбавить.

В общем, так они и жили. Микула работал, Чугун тоже исполнял свои обязанности – хоть и незаметно для глаза. Только вот сапоги котёнка уже больше не заботили, а парень посматривал на них с едва ощутимой тревогой. Учитывая, что на эмоции он никогда щедр не был, это чувство было непривычным.

Ну, и на базар сходил. В один из свободных дней. На рынке, как и в церкви, каждый день хоть кто-то был. Как выяснилось, у Микулы скопилась довольно внушительная, по меркам простого крепостного, сумма, поскольку он почти ничего не тратил. Он отсчитал часть денег, положил их в карман кафтана, предварительно проверив, нет ли в нём дырки.

Разумеется, Микула знал, что такое деньги, их значение для людей и способы, которыми с помощью монет добывались всякие вещи и еда. Но на базар шёл в лёгком волнении. Больше года он ходил только на завод и обратно. Ну, почти. И из постоянного круга общения имел только Григория Семёновича. С остальными работягами всегда здоровался и лишь иногда обменивался незначительными фразами. А здесь было что-то непривычное. Хотя, что это я, подумал Микула, ясно же: ваш товар – наш купец, копейка счёт любит, а в первой лавке никогда не покупай. Собрал трёхпалой рукой монеты в кармане столбиком и пошёл. Даже в церковь решил не ходить. Благо, его уже давно никто и не порицал за небрежение к вопросам веры.