Ирина Севрюгина - Убей мужа! «Греховными пороки бывают не токмо в деяниях, но и в помыслах». Библия

В Москву мы вернулись с Анечкой. У неё начались летние каникулы после окончания девятого класса, и мы забрали её с собой погостить у нас. Сын мой так обращался к своей пятнадцатилетней сестре, будто они были ровесниками, не замечая и отвергая её нарочитую взрослость, стирая огромную возрастную разницу между ними, в сущности, ещё детьми.

Пока я лежал в больнице, в дом к нам понаехало нянек: бабушка Надя и дедушка Володя из Черкасс (деды у Нюси оба Володи). Наш любвеобильный сыночек уже и им признавался в любви, целовал, обнимал их то и дело, слушался беспрекословно – очень благодарный ребёнок. Когда бабушка ложилась отдохнуть, он поглаживал её по лицу и приговаривал: «Бабушка устала, бедненькая». Жалостливый мальчик. Он уже в год проявлял чудеса сострадания к другой своей бабушке, точнее, к прабабушке Марусе. Однажды дело было так.

Гуляли мы в сквере недалеко от дома с бабушкой Марусей, которая после смерти деда жила с нами и тоже иногда, хоть и была совсем старенькой, выходила на прогулку. И вот сидит она как-то раз на скамейке, а Нюся, только что научившийся ходить как следует, крутится возле неё. Вдруг откуда не возьмись подбегает какой-то мальчишка чуть постарше и замахивается на бабушку палкой. Мой храбрый сын, насупив грозно брови, идёт на таран к этому забияке, отпихивает его и, прижавшись к бабушкиным коленям, заслоняет собой. Защитник! Бабушка Маруся обожала правнучка, всё приговаривала: «Как корóлек, как корóлек!» – с ударением на второй слог.

Вот ещё кое-что из моего дневника:

«Ну вот я и дома. Ребёнок мой подрос за долгих три месяца моего больничного заточения, опять заметно повзрослел, стал самостоятельным вполне: ест без слюнявчика, одевается сам, пусть и наизнанку по-прежнему и задом наперёд, но было бы, как говорится, желание.

С папой у них дуэт рокменов: один играет на пианино, другой на гитаре, и оба истошно вопят на самых немыслимо высоких нотах. При этом Нюська, расставив широко ноги, одной подёргивает точно в такт, а личиком симпатично гримасничает и то откидывает голову назад, развеивая отросшие до плеч волосы, то припадает на одно колено, наклоняясь до пола. Такой потешный концерт они устроили на дне рождения Дарьи – любимой тогда подружки моего ребёнка.

Нашему сыну – два с половиной годика. Первое, чем мы с ним занялись на досуге после моего возвращения домой и спустя полгода после наших начальных интеллектуальных упражнений, – чтением книг. Ему очень нравились две сказки А. С. Пушкина: «Сказка о царе Салтане» и «Сказка о золотом петушке». Примерно через полмесяца он знал их наизусть. Он донимал меня с утра до вечера просьбой почитать «про царю Дадону и царю Салтану». Обе сказки смешались у него в голове в одну, он запутался в царях-князьях Дадоне, Салтане, Гвидоне и, видимо, затем, чтобы внести ясность, требовал читать их ему как можно чаще.

Надо сказать, мальчик он у нас серьёзный, с ним не забалуешь. Однажды во время завтрака на моё предложение съесть ложечку кашки за царя Дадона, которое я внесла со смутной надеждой этим старым испытанным, казалось бы, бабушкиным способом обвести его вокруг пальца и запихать кашки побольше (а он её всё меньше любил по мере взросления), он неожиданно заявил: «Царь Дадон за себя сам съест кашку». Да, такие наивные методы нам уже не подходят».

На этом мои записи обрываются. Наверное, было уже не до них, так как тучи над моей головой сгущались день ото дня. К дневнику я вернулась позже.

Меня знобит. Постоянная температура тридцать семь и две, и постоянно знобит. Испарина от слабости, бьёт кашель, будто вырывает душу, и трясёт, как в лихорадке. Мы лежим перед телевизором, муж нежно прижимает меня к себе, поглаживает по волосам, сочувственно вздыхает. Жалеет.

– Надо ложиться в больницу, больше ждать нельзя, само не пройдёт, – говорит он.

– Надо, не отверчусь, – соглашаюсь я.

В палате высокие потолки, огромные окна с огромными балконными дверями. Отделение, куда меня положили, размещалось в старом корпусе сталинской, а может, ещё более ранней постройки в больничном комплексе для железнодорожников на Волоколамском шоссе, неподалеку от института имени Курчатова. Из окна, выходящего на шоссе в направлении Москвы, виден парк, в котором мы прогуливались два раза в день, спускаясь к источнику родниковой воды. Обратно едва волочили ноги от усталости.

Моя соседка по палате Елена (хоть и постарше) была, как мне казалось, здоровее, крепче, что ли. Я же загибалась, так мне было невмочь. Доктор у нас была пожилая еврейка, фронтовичка, что называется, врач от Бога. Она положила на алтарь медицины свою жизнь, и сама когда-то переболев туберкулезом. Она лечила нас от болезни непонятной, необъяснимой и никем толком не изученной. Откуда она возникает и отчего вдруг может исчезнуть? Этиология этой хвори медицине неизвестна. Честно говоря, я смутно помню это время. Из-за постоянного недомогания темно было в глазах, всё делалось через силу, с одышкой в груди и испариной на лбу.

Помню только, как один раз врач перепутала дозу гормонального препарата, который прописывался строго по схеме, и я чуть было «не врезала дуба»: тогда у меня почернели губы и похолодели конечности. А ещё помню, как мне рассказали, что я однажды разбудила всю палату – десять человек – посреди ночи, перепугав всех до смерти исполнением какого-то марша в полный голос, причём сама я так и не проснулась, хоть и села на кровати, жестикулируя или дирижируя, уж не знаю, что это было. Помню и приятельницу Елену, да и как не помнить её, если именно она сыграла роковую роль в моей судьбе.

Эта женщина была довольно интересной собеседницей. Она увлекалась эзотерикой. Вернее, предмет её обожания – молодой художник – увлекался этой псевдонаукой. А она втайне от опостылевшего мужа, как водится, бегала к нему в студию, где молча, открыв рот и боясь проронить хоть слово, восторженно взирала на его картины и благоговейно внимала его россказням про параллельные миры и перерождения. И, окончательно обезумев на старости лет от счастья и любви, она помчалась к колдуну за советом, как ей быть: разводиться или не разводиться. Она и мне порекомендовала этого колдуна, если он вдруг когда-нибудь понадобится. Но тогда он мне был ни к чему, и я очень надолго, года на два, забыла о его существовании.

Ещё помню: лежим мы как-то перед сном на кроватях, перешёптываемся с соседками, как обычно. Вдруг одна из нас подскакивает к окну и кричит:

– НЛО! Смотрите, девочки, тарелки!

Мы все как одна подскочили, тоже прилипли к оконным стёклам по всему периметру полукруглой палаты и ахнули:

– Боже правый, спаси и сохрани! – причитал кто-то испуганно.