Ирина Севрюгина - Убей мужа! «Греховными пороки бывают не токмо в деяниях, но и в помыслах». Библия

С Чадовыми, Дарьей и её мамой Натальей, мы практически не расставались. Точнее, расставались только на ночь, а с утра, едва продрав глаза, Наташка уже звонила мне и, как Анка-пулемётчица, обрушивала на меня сто слов в минуту, сыпавшихся горохом:

– Романова, ты что, спишь ещё, бестолочь? Какого хрена, имей совесть?! – трещала она и, не дождавшись ответа, командовала: – Выходите скорее, мы уже внизу!

Всё, что она выпаливала скороговоркой, воспроизвести просто невозможно. У неё было очень много талантов; веселушка и хохотушка она была редкостная. Она была лучшей из всех моих подруг. Была.

Тогда, только переехав в этот район, я никого не знала, и в сквере, где я оказалась самой старшей из мам, меня приняли не сразу. Да, в сущности, и приняла-то меня в ряды своих многочисленных подруг только Наталья. Добрейшая, всегда смеющаяся, невероятно щедрая, она притягивала, как магнит, всех, с кем сводила её судьба. Всех, кроме мужчин. С ними у неё как-то всё не складывалось, не получалось.

Дарью она родила от какого-то хмыря, можно сказать, случайно и растила дочь в своей семье с мамой и дедушкой. По предложению Натальи, фонтанирующей мощнейшими импульсами организаторских способностей, мы приобщили наших детей к Воскресной Школе в Храме у Никитских ворот, в котором венчался Пушкин. Храм, отданный государством церкви после перестройки, ещё только реставрировали. Там при богоборском режиме был какой-то склад. А теперь на самом верху, куда вела винтовая лестница, располагалась Церковная Школа Выходного дня, где батюшка Олег приучал малых деток быть смиренными.

Он усаживал всех за парты, раздавал бумагу, кисточки и краски для рисования и что-то им рассказывал о Божьей благодати. Там приобщались к вере в Бога и мы. Потом трапезничали просвирками с компотом из сухофруктов, потом спускались вниз в молельный зал, перегороженный строительными лесами, в котором было всего несколько икон, но этого было вполне достаточно для наших молитв. Уверовать в Бога получалось не у всех мам – детей атеизма. Но батюшка не был с нами строг, он позволял нам сидеть на скамеечке у входа в Храм в ожидании, пока наши дети усердно помолятся Богу, на самом деле мало, конечно, понимая, что происходит с ними, какое такое таинство? Марина Светлова, одна из мам, вообще не могла сосредоточиться: глядя на батюшку, проповедовавшего библейские истины нам, нашим детям и своему почтенному семейству, неизменно присутствовавшему здесь же в составе жены и детей, она рассеянно шептала мне на ухо:

– Интересно, какой батюшка в постели?

Что ж, дело интимное, но вполне житейское. Светлова – одна из «армии» Наташиных подруг, будущая светская львица, отбившая ненароком мужа, будущего нефтяника, у приятельницы на дне рождения. Марина была чертовски хороша и с христианским смирением явно не сочеталась.

Потом после службы в приватной беседе мы засыпали батюшку вопросами. Меня, например, интересовали тогдашние разоблачения в прессе относительно списков агентов КГБ – служителей церкви под кличками «Аббат» или «Монах». Я спрашивала батюшку:

– Скажите, пожалуйста, отец Олег, а как вы объясняете такую эклектику – завербованный спецслужбами священнослужитель?

– Если бы мы на компромисс не шли с властью, у нас не было бы ни света, ни тепла, – терпеливо ответствовал мудрый батюшка.

Но я такой мудрой тогда отнюдь не была и, разуверившись в бескомпромиссности церковнослужителей, которая должна быть, на мой взгляд, непреложной, и разочаровавшись в мнимой непогрешимости церковных догм, в Воскресную Школу сына больше не водила. Максимализм – это был мой существенный недостаток, от которого я избавилась только теперь, набив шишки острыми углами грешной жизни.

Это сейчас я понимаю, что бывают обстоятельства сильнее нас, и все мы должны идти на какие-то уступки, если хотим избежать ссор, войн и голодомора. А тогда я была ещё не тёрта наждаком людской молвы и не прокручена через мясорубку суровой реальности, диктующей порой слишком жёсткие условия игры.

В церковь я вернулась позже, когда было «уже невмочь». А тогда мы были безбашенными, ржали, как лошади, с утра до вечера и к Богу с мольбами не обращались.

На смену одной школы пришла другая, вернее, «Студия эстетического воспитания» на Краснопресненской улице. Там наши дети, помимо рисования, пели хором и учили азы английского языка. Позднее лет с четырёх мы с его папой водили сына в музыкальную школу при Консерватории, которая тогда переехала ввиду ремонта на улицу Генерала Карбышева, довольно далеко, так что мы выдержали дальние поездки туда недолго, с год или около того. Позднее с семи лет сын учился в музыкальной школе им. Дунаевского у Ирэны Витольдовны – педагога по классу фортепиано, но тоже недолго, года три. Планы у нас были наполеоновские! Сын уже так виртуозно играл этюд Черни и сонатину Моцарта! Да, человек предполагает, а Бог, как говорится, располагает. Музыкальную школу тоже пришлось бросить. Когда в семье разлад, грандиозным планам сбыться, как правило, не суждено.

А дома у нас хозяйство пришло в окончательный упадок: есть нечего, носить нечего, бедны, как церковные мыши. И я решаюсь ехать в Польшу «челноком» по примеру большинства людей моей страны, брошенных в условия свободного рынка на самостоятельное выживание, кто как умудрится. На продажу «Гербалайфа» меня никому не удалось подбить: это занятие – сетевой маркетинг – уж совсем не моё, прилипала из меня никудышный. А на заграничный рынок торговкой я пошла.

И вот мы закупаем товар на все деньги из запасов моего супруга. И он провожает меня с сумками на колёсиках на Рижский вокзал, сажает в вагон, и я еду в Гродно к своей студенческой подруге. Татьяна уехала туда по распределению сразу после учёбы в нашем Киевском техникуме радиоаппаратостроения, который мы с ней окончили по молодости. Она вышла замуж за белоруса, нарожала детей и осела там навсегда. От них до границы рукой подать, и я надеялась купить билет до Варшавы, наивно полагая, что там, в почти приграничном городе, его приобрести будет гораздо проще, чем в Москве, где билетов тогда достать было практически невозможно. Но и в Гродно их не оказалось.

Я поехала в Вильнюс к родственникам Татьяниного мужа, рассчитывая выехать-таки за границу оттуда, таскаясь, как вьючное животное, с тяжёлыми сумками с вокзала на вокзал. Но я и оттуда не выбралась, как будто меня кто держал. Вернулась в Москву и вскоре всё же с тем самым тренером, мужниным приятелем, и его женой-доброжелательницей, поведавшей мне однажды о любовных похождениях наших благоверных, я уехала в Польшу. Мы поехали в Лодзь – второй город в Польше по величине, западнее Варшавы, и там меня поджидали события детективного жанра, только что без убийства.