Игорь Евтишенков - Этюды

– Дедушка, – обращаясь ко мне, как к слабоумному, начала «молочница», – вы же прочитали, что там написано?

– Да, прочитал.

– Видите, «через день» написано?

– Вижу.

– Ну и что вам ещё надо?

– Мне надо знать, кто конкретно решил выдавать через день именно мне. Кто принял решение, понимаете? Лично вы?

– Ну да, я. Легче вам от этого? Я приняла решение, я. Этого достаточно? – сдалась, наконец, женщина в окошке.

– Но вы же не имеете права этого делать. Здесь говорится о том, чтобы предложить мне выбор, но не решать за меня. Кстати, а дата-то ведь старая. Смотрите, здесь девяносто девятый год. Ну и ну! Пятнадцать лет назад!

– Ну и что? – на лице каменная маска. – Какая разница, какого года приказ? Вы читать объявление умете? Вот и читайте.

– Простите, – добавляю со вздохом, – а как вас зовут? – но женщина молчит. Другая уходит в подсобку. Снова спрашиваю: – Простите, как ваши фамилия, имя, отчество?

– Ха, ещё чего захотел! – фыркает прямо в лицо. – Не скажу! Не заставите! Никак! Тут и так работать некому.

– Хорошо, а какая у вас вышестоящая организация? – пытаюсь оставаться спокойным.

– Никакая, – как выстрел, отвечает «молочница».

– Как это?

– А вот так это. Если хотите, обращайтесь в сто двадцать третью поликлинику, к главврачу. Все вопросы к ней, – на этом разговор был закончен, потому что вместо лица теперь появилась спина и нижняя часть туловища.

Сердце снова заныло. Я аккуратно сложил пустой полиэтиленовый пакет и сунул его в карман. На выходе никак не мог справиться с дверью. Силы совсем покинули. Откуда-то сзади донеслось:

– И что им всем надо? Хоть бы себе занятие какое-то нашли! Пристал, как банный лист… Вон, моя тоже ходит, приключения себе на одно место ищет. А всё от безделья. Ни себе, ни людям…

На улице было по-весеннему хорошо, но лицо горело. Вспотел. То и дело закладывало уши. Хотел, было, пройтись до поликлиники, – благо дело, она находилась за универсамом, напротив милиции, но потом передумал. Что там эта главврач скажет? Они же тоже сейчас своими заботами заняты. У них тоже кризис…

Вместо этого свернул в продуктовый и купил тот же самый творожок в молочном отделе. К счастью, сегодня было ещё молочко для маленьких, до годика. От сердца отлегло. А Валентине можно и не говорить. Что её заводить? Тоже будет нервничать.

Позвонил три раза. Валентины дома не было. За дверью никто не ответил. Зато Маша, вторая соседка, понаблюдав в глазок, наконец, распахнула дверь и сказала:

– Не будет её сегодня. Она к матери с дочкой уехала.

– Как же так? – такого я не ожидал. Обычно она меня всегда предупреждала. – Что ж она мне не сказала?

– Ну, вот так. Спешила, наверно. А вы в холодильник положите, оно до завтра долежит. Без проблем.

– Да, да, конечно. Спасибо, – мне вдруг стало необычайно одиноко и грустно. В душе образовалась какая-то страшная пустота, которая с каждой секундой всё увеличивалась и увеличивалась. Вспомнились слова женщины в молочной кухне: «Вы всем мешаете!» Повернулся, достал ключи и зашёл в квартиру. В коридоре чисто и сумрачно. Повесил пакет на ручку двери. Не включая свет, доплёлся до комнаты и взял трубку простого телефона. Набрал номер Светы. Потом – Алёны. Долго ждал, но никто не ответил. Только длинные гудки. Положил трубку, подошёл к окну. Хотелось выговориться. Телевизор повторял иностранные слова, иногда вставляя «кризис» и «деньги». Это уж точно – кризис. Даже родные дочери говорить не хотят. Не говоря уже о соседке. Вот тебе и жизнь…

Взял в руки маленький мобильный телефон и посмотрел на экран. Подумал немного, протёр его и положил обратно. Не надо, не стоит. Опять будет раздражённо дребезжать в ухе и отчитывать за что-нибудь. Днём Света всегда занята. Она теперь квартирный агент. Слово это не помню… Может, Алёне на мобильный набрать? Представил мужа, который с раздражением смотрит на неё, и передумал. Поднял глаза на стену. Там фотография с Лидой в пятьдесят первом, в Смоленске. На стройке познакомились. Потом в Москву на Судостроительный по комсомольской путёвке приехали. Она в гальванику пошла. Зря. Долго не выдержала. Заболела. Так до смерти и не вылечилась.

Молча снял фотографию, протёр указательным пальцем рамку. Запылилась. Хотел повесить обратно, но передумал. Положил на диван. Сердце защемило, в горле застрял комок. По телевизору рассказывали о закрытии зоопарка. Животные постепенно начали умирать, и теперь остались одни птицы. Их раздали сердобольным гражданам на попечение. А на месте зоопарка что будет? В Голландии собрали детей, чтобы им показать, как убивают жирафа и льва. Кормить, говорят, нечем. А так хоть урок проведут по живой природе. Тоже польза. Может, я сошёл с ума? Жирафа за что? Он же листья ест! С горя выключил ящик и бросил пульт на диван.

Открыл балкон и достал стремянку. Поставил её под люстрой и вышел на лестничную клетку, чтобы отключить электричество. Дома аккуратно отсоединил люстру от проводов и замотал голые концы изолентой. Везде должен быть порядок! Постояв немного посреди комнаты, решил вынести люстру на балкон. Там же достал старые лыжи и размотал верёвку, ещё с завода, прочная. Лыжи прислонил к шкафу, рядом поставил палки. Потом вышел с балкона и плотно закрыл дверь. Стремянка стояла неровно. Поправил и медленно забрался наверх. Крюк в потолке был большой, так что верёвка прошла легко. Сложил её вдвое и завязал морским узлом. Потом сделал большую петлю без узла и просунул туда голову. Стремянка, как живая, заскрипела. А в голове вопрос: «Почему не страшно? Почему?»

Обвёл комнату взглядом. Голова вдруг закружилась, всё поплыло по кругу. Руки сами схватились за край стремянки, но от падения это не спасло. Она с грохотом упала, а я повис. Боли не было, просто дыхание комом в горле стало и в глазах потемнело.

Как же так? Почему я очнулся? Лежу на полу. Вокруг тихо. Попытался сесть, но в голове всё кружится и шея болит так, как будто по ней прошлись ножовкой. Провёл рукой. Нащупал край верёвки. Сразу всё вспомнилось. На потолке осталась втора часть. Порвалась, значит. Плохо. Но голова стала работать яснее. Я снял с шеи остатки петли и вышел в коридор. Надел куртку, взял ключи и деньги. Лифт долго вёз до первого этажа, но я считал только удары сердца. Двадцать два. Медленно как-то. Странно, сердце не торопится. У подъезда столкнулся с Васькой с девятого этажа. Молодой ещё. Но без ног. Сахарный диабет. Отрезали. Живёт с украинской девчонкой. Она с утра до вечера торгует на рынке, а у него комнату снимает за то, что готовит и обстирывает. Ухаживает за ним. И ещё за водкой бегает в магазин. Пьёт Васька много.

– Привет, отец! – опухшее лицо расплывается в искренней улыбке. Странно, знает меня с детства, а по имени-отчеству так ни разу и не назвал… Зато никогда мимо не проходит, как остальные. Идут себе, смотрят сквозь меня, как будто не видят. Призрак я, что ли?