Игорь Евтишенков - Этюды

– Герман с детства был трудным ребёнком, но он никогда не позволял себе обижать младших или слабых. Вы знаете, мы жили без отца, а матери было трудно уследить за всем в доме. Ну, как его описать? Нормальный, простой человек был. В детстве мечтал стать пилотом. Но учился плохо, поэтому и поступить не смог в училище. Пить он не пил. Да и не курил никогда. Не знаю даже, когда к этому вашему странному порошку пристрастился. Это, что, наркотик был?

– Нет, это был стимулятор мозговой активности, не вызывавший привыкания и зависимости, но постепенно разрушавший определённые зоны мозга, – кратко ответил прокурор.

– Ну, да. Вы уже говорили. Вот. Я в восемнадцать лет уехала в Новосибирск, там вышла замуж, у нас родился ребёнок. С мужем живу до сих пор. Всё нормально. А с ним с тех пор с ним и не виделись.

– Вы не пытались связаться с братом? Узнать, как он тут? Что делает, как живёт?

– Да нет как-то… Не было желания особого.

– А почему? Ведь он ваш единственный родственник.

– Знаете, сложно всё так. Даже не знаю, как это сказать…

– А вы не волнуйтесь. Расскажите всё, как есть, как помните и как считаете нужным.

– Да не могла я, наверное, простить ему Дашку. Кошка у нас была, Дашка. Ну, вот, когда мне было пятнадцать лет, он её из окна выкинул. На кухне мы сидели, она на стол ко мне запрыгнула, а он разорался, что кошка в доме важней людей уже себя чувствует. Но я тоже решила ответить и сказала, что это кошка моя и она мне дороже, чем его глупые выходки. Он, естественно, взбеленился, стал кричать, что животное мне дороже, чем брат родной. Потом вскочил, схватил её за шкирку и выкинул в окно. Мы жили высоко, на тридцать седьмом этаже, поэтому Дашка и разбилась. Мать тоже на кухне была. За сердце схватилась, плохо ей стало. А он дверьми хлопнул и ушёл к друзьям в соседний подъезд. Я хотела вниз кинуться, чтобы к Дашке, значит, побежать, а тут маме стало ещё хуже. Пришлось срочно вызывать скорую. Пока туда-сюда, времени у меня не было. Маму увезли в больницу. Я за ней, естественно, поехала. Две недели она пролежала, потом её выписали. А ещё через две недели у неё опять приступ случился, – сестра Германа расплакалась. Все напряжённо молчали. Наконец, она подавила рыдания и вытерла нос платком. – Не спасли её. Умерла она. Так он даже на похороны не пришёл! Вот и вся история, – с этими словами она села на стул и, достав платок, снова стала вытирать уголки глаз, всхлипывая и шмыгая носом.

– Простите, Зинаида Георгиевна, мы понимаем, что вам тяжелы эти воспоминания, но не могли бы вы ответить ещё на один вопрос.

– Да, конечно. Простите. Бывает… – она встала и посмотрела своими маленькими, покрасневшими глазами на прокурора.

– Скажите, а когда и за что Герман Георгиевич получил первую степень инвалидности? Судя по документам, она у него была ещё в то время, когда вы жили в одной семье.

В зале стало тихо. Сестра Германова беспомощно оглянулась по сторонам, как бы ища поддержки или выхода из помещения, и непонимающим взглядом уставилась на гособвинителя. Тот поощряющее кивнул ей головой и сделал жест рукой.

– Какая инвалидность? – тихим голосом спросила Власова. Теперь, в свою очередь, удивился прокурор.

– Как, вы не знаете, что у вашего брата была инвалидность? – он поднял вверх брови.

– Не-ет, – протянула сестра Германова.

– Странно… В свидетельстве об инвалидности стоит дата. Ему было тогда пятнадцать лет. Почечная недостаточность, низкое внутрипочечное давление и тому подобное. Короче, хроническая болезнь почек. Вы не знали?

– Нет, не знала. И не слышала никогда даже.

Судья озадаченно посмотрела на гособвинителя. Тот почесал мизинцем затылок, но интонации не изменил.

– Не знали… Хорошо. Многие тоже не знали, и пока ещё остаётся непонятным, откуда у него мог появиться такой документ. Тем более, оригинальный. Хорошо, Зинаида Георгиевна. Спасибо вам большое за информацию. Присаживайтесь. Ваша часть, прошу пригласить в качестве свидетеля старшего управдома Саидова Хабиба Азизовича. Его организация уже двадцать лет занимается коммунальным обслуживанием района, в котором проживал Герасимов.

Старый, сутулый мужчина в светлом костюме встал, опираясь на трость. Трость тоже была белого цвета. Его абсолютно седая голова контрастировала с тёмной кожей и чёрными глазами, в которых светились энергичность и подвижность.

– Скажите, уважаемый Хабиб Азизович, – начал гособвинитель, – вы знали Германова?

– Конечно! Почему не знал? Хорошо знал. Мы с ним часто разговаривали. О жизни, о технике, о проблемах коммунального хозяйства, так сказать. Понимающий был человек, с толком.

– Значит, у вас с ним было полное взаимопонимание?

– Да, конечно. Он непьющий был. Да, пьяным я его никогда не видел. Вот. Не курил, не дебоширил. Но и не делал ничего. Жил себе просто, как божья коровка на солнышке, и всё.

– А его навещали друзья или подруги, так сказать?

– Да нет, вроде. Дети всё бегали. А так – никого. Спокойный он был, я вам говорю.

– Понятно. А вы случайно не знали, что у Германова первая степень инвалидности? – как бы невзначай спросил прокурор.

– Нет, не знал. Такое знать сложно. А разговоров у нас с ним про это не было.

– Спасибо, Хабиб Азизович, спасибо! Можете садиться.

«Опять мысли разбегаются. А ведь эти люди обо мне говорят. Всё говорят и говорят. А пустыни везде одинаковые. На Марсе, и на Земле. Везде. Песчинки. Миллиарды песчинок. И все куда-то текут. Одних ветер гонит – они лёгкие и сухие, другие неподвижно внизу лежат – вечно сырые и слипшиеся. Сегодня вокруг одного дерева бархан надуло, завтра – вокруг другого. Какая разница?..»

– Прежде всего, прошу суд разрешить мне отойти от нормы обращения к подсудимому и обращаться к нему по имени и отчеству, учитывая его заслуги перед Землей и всем космическим сообществом, – обратился к судье прокурор.

– Суд прекрасно осведомлён о заслугах подсудимого Харлампиева перед всем космическим сообществом, однако Ваша просьба нарушает пункт регламента и обращения номер 153, и вы прекрасно об этом осведомлены, Сергей Сергеевич. В суде все равны. И не надо вносить сюда элементы личных предпочтений, – судья кисло улыбнулась, давая понять, что её не волнуют заслуги подсудимого и она считает разговор законченным.

– Хорошо, ваша честь. Тогда позвольте задать подсудимому один вопрос, – прокурор вздохнул и, получив разрешительный кивок со стороны судьи, повернулся к Харлампиеву. – Вы отказываетесь разговаривать и защищать себя. Вы так долго молчали и почти ничего не сказали, признавая себя во всём виновным. Это понятно, как понятно и ваше желание оставить после себя хоть что-то, хоть сожжённую библиотеку, как Герострат, но позвольте вас спросить… – прокурор снял очки и медленно сложил дужки да стёкла. – Если бы у вас был сын и если бы он рос без вашего активного участия, в силу служебных обязанностей, а кто-то взял и убил бы его, решив, что он угрожает обществу, вы смогли бы понять и простить такого человека? – прокурор Плотников скрестил руки и стал ждать ответа.