Игорь Веселов - А где-то есть жизнь под № 2

Как ему существовалось после тех событий молодости? Если отбросить все его долгие (без малого сорок лет) изнурительные переживания, когда казалось, что вот еще совсем немного и он будет являться пациентом данного медучреждения, которое сейчас возглавляет. Но ничего такого с ним не произошло до настоящего момента, ведь в человеческой природе инстинкт самосохранения есть сильнейшая защита от сумасшествия и остальных реальных бед для здоровья. И это пока более менее работало, говоря про него. По крайней мере, Марк Самуилович сегодня проживал свои годы в некоем приграничном состоянии между вечным внутренним раскаянием и искуплением того великого греха нынешним праведным, по его мнению, собственным поведением по жизни. Но не какими-то религиозными покаяниями или бытовым аскетизмом, а как бы постоянным моделированием в голове «параллельного» земного бытия убиенного им брата. Последнее – вроде «игры», где Марк Самуилович часто представлял вместо себя Гришу и всячески старался соответствовать всему тому лучшему, чему наверняка мог бы соответствовать когда-то ближайший родственник. И хотя заведомо совершенно бесполезно экстраполировать характерные черты молодости кого-либо в старость, Марк Самуилович тут упорно следовал выдуманному им же самим принципу: все прекрасное и плохое в любом человеке – это только врожденное, а не приобретенное потом, с возрастом.

Исходя из всего этого, напоминающего больше эклектическую «мешанину» в сознании, у теперешнего главврача заштатной психушки выработался с течением времени определенный образчик поведения. Позволяющий многим окружающим, пусть и не вслух, «отметить» вроде того: «А этот мужчина – просто золото». Говоря иначе, к шестидесяти с лишним убеленный сединами Марк Самуилович приобрел статус, в целом, положительного героя: и как профессионала в своем деле, и в собственной семье (в наличии – единственная супруга и аж трое дочерей с выводком внуков), и как бы в нем немало за эти годы сложилось замечательного в плане личности.

–– «–

Вот о таком неоднозначном персонаже, который продолжал тихо лежать на полу с закрытыми глазами и в смирительной рубашке, Дмитрий Терентьевич и поведал Заболотной. Наконец он замолчал, и повисла достаточно длительная пауза.

– Я кажется догадалась, что Вы хотите от меня, – это уже она.

– Ну, а раз поняла (продолжает «тыкать» этот тип), давай попробуем теперь разобраться с ним, – и стильным ботинком, уже без бахил, касается плеча Марка Самуиловича.

Тот вздрагивает, словно проснувшись, и с неподдельным страхом начинает бессловесно взирать на тех, кто сейчас сидит на его же кабинетном диване. Просительный взгляд пожилого врача вызывает жалость.

– Итак, обозначаю тебе, Анна Юрьевна, основную задачу-вопрос: как с этим человеком следует поступить? Заклеймить или все-таки простить? После узнанного тобою, с моей подачи, про всю подноготную этого дядьки, ответь – следует ли старого «пня» строго наказать или дашь ему шанс определенной реабилитации?!

– А в чем, однако, может заключаться эта кара или какое-то помилование? И почему именно мне поручается подобное глупое судейство? – высказывается ею с некоторым раздражением, и одновременно всем видом, моментально сгорбившись, являя покорность следовать указаниям Корнилова.

– Кольцо, которое ты сейчас держишь в руках – это «наш» символ такой философской категории, как «справедливость», – несколько замысловато отвечается им.

– Мне думается, у Вас, мужчина, просто бред, – Заболотная продолжает быть неуверенной в реальности происходящего.

– Нет, Аннушка, про себя конкретного объясню чуть погодя. А прежде я вынужден тебе почти приказать – сделать выбор между тем, чтобы дать Марку Самуиловичу покой и вернуть, таким образом, его в прошлый ритм жизни или же оставить в нынешнем положении сумасшедшего, как искупление того страшного греха за совершенное им братоубийство, – в голосе звучит явная настоятельность.

А от чьего имени Вы действуете, так до сих пор мне и не назвавшийся? – опять интересуется она, чтобы как можно подольше оттянуть навязанную ей эту очень странную ответственность – единолично попробовать порешать судьбу чужого человека.

– Сначала тебе все же придется дать ответ – что нам делать с ним? – опять кивает в сторону главврача, продолжающего недвижимо и бессловестно лежать на полу.

– Я наверное не смогу, да и не хочу участвовать во всем этом балагане. По крайней мере, Марк Самуилович мне ничего плохого не сотворил. И зачем тогда буду решать за кого-то? Даже и пытаться не стану, – и резко встала с дивана, чтобы выйти из кабинета.

– А еще заберите Ваше дурацкое кольцо, – протягивая футляр с ним.

Дмитрий Терентьевич вдруг широко заулыбался, и так снисходительно:

– Анна Юрьевна, стоит ли нам ссориться, подумай хорошенько. Ведь уйдя сейчас ты поступишь очень неправильно, поскольку при твоем уходе у нашего «подопечного» сразу возникнет безальтернативность. А если буквально – только смерть, – тут он аккуратно отводит ее руку.

И она, снова подчиняясь, оставляет у себя этот необычный «дар волхвов». Создается впечатление – мадам Заболотная окончательно потеряла волю к чему-либо, осталось лишь желание побыстрее закончить всю эту несусветнейшую бодягу. Помимо всего, не стоит забывать – ведь Анна, на сей момент, даже не владеет собственной памятью месячной давности. А без этого у нее нынешняя реальность превращена в некое подобие фантасмагории.

Тогда ей приходится вновь присесть и произнести единственную фразу, прозвучавшую усталым заклинанием:

– Ладно, буду покорной, видимо по-другому здесь никак нельзя.

И в данную секунду ей неожиданно почему-то вспомнилась притча, откуда-то уже из взрослых лет:

– Однажды ученики спросили учителя: что после смерти?

Тот, немного задумавшись, ответил: те, кто задает подобный вопрос, видимо не знают, что делать с этой «жизнью». А главное, перед ними всегда стоит мучительное размышление – все-таки есть ли «Она», как таковая, до твоей кончины?

Потом продолжила вслух:

– Но теперь хотя бы разъясните – кого же, однако, подразумевать под Вашим обезличенным словом «наш»? И при чем тут постоянно навязываемое мне кольцо, которое должно для меня ассоциироваться с какой-то «справедливостью»?

Корнилов внимательно посмотрел на собеседницу и так вкрадчиво произнес:

– Хорошо, давай перейдем к интересующему тебя.

И он начал рассказывать о своих тайнах, возможно раскрывающих всю эту завесу мистического, во многом из области запредельного… Правда после его недолгого повествования Заболотной стало ну уж совсем не по себе.

–– «–