Виталий Ерёмин - Февральский дождь

– Ну, чего ты? Если сомневаешься, то напрасно. Все будет хорошо.

Я непоколебимо сел за стол под абажуром. Крошка своими габаритами была абсолютно не в моем вкусе. Несколько секунд мы напряженно молчали.

– Твой брат, конечно, талант, – сказала Крошка, продолжая разговор. – Он умеет производить впечатление. Его трудно уличить в неискренности. В жизни он еще убедительней, чем на сцене. Его амплуа – очень порядочный человек. А у тебя к нему, я смотрю, прямо отцовское отношение.

Лучше сказать, долгое время жизнь Стасика была моим личным делом. Братская любовь – это ведь, прежде всего, забота. Вот я и заботился, чтобы Стасик стал большим актером. Помог ему попасть в один из лучших провинциальных театров. Зритель его любил, пылкого, искреннего, чистого. Но спустя несколько лет Стасику захотелось подняться выше. И он переехал сюда, в Питер, пробился в лучший театр страны. Но увы, за семь лет не сыграл ни одной большой роли.

– Не переживай, – сказала Крошка. – У Стасика есть еще и талант самоутешения. У него кругом зацепочки: на «Ленфильме», на радио, на телевидении. Он умеет дружить, зарабатывает на равных с нашими корифеями.

Крошка хотела утешить, а на самом деле только еще больше озадачила. Настоящий талант не должен размениваться на хорошие заработки. Это принижает и унижает. Все эти зацепоки и полезные дружбочки – для талантов мелких и средних. Настоящему таланту полагается страдать и ждать своего часа, и когда этот час настанет, показать себя во всей своей не растраченной на мелочи силе. Но это теория. Наверно, возможны исключения. Есть таланты, которые не портит никакая халтура.

Крошка сделала последнюю попытку.

– Ну, так что? У нас есть еще минут двадцать.

Я покачал головой.

– Напрасно, – сказала Крошка. – Все равно будет считаться, что мы время зря не теряли.

Она записала мой телефон. Будет в Москве – обязательно звякнет. А она непременно приедет. Привезет знакомому режиссеру свою пьесу. И эта пьеса будет для меня большим сюрпризом.

Я дождался Стасика у дома. Потом мы заехали в цветочный киоск, Стасик купил букет роз. Вернулись далеко за полночь. В окне горел свет. Но когда вошли в квартиру, Полина вышла из спальни, запахиваясь в халатик и позевывая, делая вид, что спала. Спросила как бы равнодушно, где мы, мальчики, шлялись?

– Смотрели, как разводят мосты, – сказал Стасик, протягивая цветы.

Полина ткнулась носом в розы. Положила руки мужу на плечи, принюхалась.

– Коньяк, салат оливье, сигареты «Кент», духи «Палома Пикассо».

Нас ждал накрытый стол. Полина привычно села мужу на колени.

– Выпьем за славу. Ты ведь жаждешь славы, брат мой, – сказал я.

Стасик живо подхватил:

– Поэт сказал, быть знаменитым некрасиво?! Какое глупое кокетство! Быть знаменитым сладко! А разве ты не хочешь славы, брат мой единоутробный? Правда, она у тебя уже есть.

Я сказал, что у журналистов бывает только некоторая известность.

Выпив, Полина предрекла:

– Скоро вы будете в полном шоколаде, мальчики.

– Полечка, прекрати! – запротестовал Стасик. – Почему только мы? Ты ж такой специалист! Твоими пациентами будут богатые люди. – Стасик несколько раз чмокнул жену в щечку. – Дружочек мой единственный, неповторимый. Родныш мой.

– Каков лицедей, – Полина ткнула мужа пальчиком в нос. – Вот ведь вижу, что дуркует, а слушать приятно. Талант.

Похоже, она понимала, что у Стасика кто-то есть на стороне, но в отличие от Веры ничего не выясняла. Не хотела смотреть правде в глаза. Когда знаешь всю правду, то с ней нужно что-то делать. А что в таких случаях делают люди?

Конечно, она боится потерять Стасика. А Вера? Разве она не боится потерять меня? Хотя бы из-за детей? Конечно, боится. Зачем же изображает бесстрашие?

Стасик пошел в душ. Полина достала из холодильника бутылку кефира. Налила себе.

– Хочешь? – спросила.

– Хочу.

Она налила мне. Спросила с горькой усмешкой:

– И как тебе ночной Питер? Как тебе мосты?

Я молча выпил кефир и пошел спать.

Но быстро уснуть не получалось. Стасик стал все чаще преувеличивать достоинства своей актерской игры и преуменьшать успехи других. Значит, завидовал другим и врал себе. Это видно мне и это видно Полине. Но я завтра уеду, а она останется. Она живет с этим каждый день. Он врет – она делает вид, что не замечает. Это не может длиться бесконечно. Полина сказала Стасику, что он дуркует, наверняка не впервые. Значит, это уже началось. Рано или поздно она скажет ему все, что о нем думает. А он этого ей не простит.

Он уже пишет сценарий, где главный герой изменяет любимой жене. В этом и есть его непрощение. Но неужели брат не понимает, какую заваривает кашу?

Я знал историю их отношений. Когда-то они вместе занимались в актерской студии для школьников. Чистые, романтичные девочки и мальчики. Они молились на местных корифеев сцены. Хрусталики в их глазах были увеличительными стеклами. Их студию вел некий Бурлюк, слегка смахивавший на Маяковского, только в полтора раза ниже ростом. На гастролях он дрых однажды, бухой, прямо на земле. Театральный автобус покалечил ему лицо. Это было божье наказание за девятиклассницу Полину. Девушка несколько лет приходила в себя. Потом стала переписываться со Стасиком. Брат вернул ей веру в мужское благородство. И вот теперь… А что теперь? А ничего. Я уезжал из Питера, уверенный, что ничего страшного не произойдет. Феня – женщина для тела и для дела. А Полина для Стасика – святое.

Дома я усадил Женю за пишущую машинку и пытался диктовать материал о фашиках. Но такая манера работы оказалась не по мне. Навыка не хватало, а скорее всего – таланта.

Дочь была рада возможности просто поболтать. У нее накопились вопросы.

– Папка, почему у тебя своя комната, а у мамы – своя?

– Спать вместе негигиенично.

– Все человечество спит вместе. А ты не охладел к маме?

– Ну, допустим, охладел. Дальше что?

– Папка, погоди, не заводись. Кто-то из вас обязан отвечать на такие вопросы. Мама не хочет.

– И я не буду. Женя, это уже слишком. Родители не обязаны отчитываться перед своими детьми.

– Папка! – воскликнула Женя. – Просто я боюсь, что выйду замуж и разлюблю мужа. Выйду за другого и тоже разлюблю. Я-то ладно, а каково будет моим детям? Я хочу понять, что нужно сделать для того, чтобы этого не было. Чтобы это на мне закончилось, понимаешь?

Я недоверчиво смотрел на дочь. Ой, хитрит девочка! Но в глазах Жени читалась боль. Мне стало неловко.

– Ты задала очень трудный вопрос. Потом договорим.

– Терпеть не могу это твое «потом», – разозлилась Женя. – Можешь ты хоть раз поговорить с дочерью как следует?!

Я принял позу внимательного слушателя.