Светлана Данилина - Конференция

С его слов, тот достопамятный июльский день был жарким и душным.

Под крылом расстилался привычный пейзаж: жёлтые поля, зеленоватые поля, коричневые поля, серые дороги между полями. Вот над этими разноцветными четырёхугольниками, словно методично заштриховывая их карандашными линиями, и мотался кукурузник, в котором сидели Коля и Стасик.

В бункере у них лежало чуть больше тонны сухих гранулированных удобрений.

Процесс казался однообразным, малосодержательным и нудным.

Внизу на конкретном объекте опыления всё казалось жёлто-однотонным – пшеница отколосилась и жадно наливалась спелостью.

Вдали просматривались синие красивые рукава Амура, а в стороне виднелся военный аэродром, где происходили учебные полёты.

И вот, глядя на примелькавшийся и поднадоевший пейзаж под крылом, Коля заметил на поле прогалину.

Среди ярко-жёлтых, блестевших под солнцем пшеничных колосьев ясно выделялась хорошо вытоптанная или примятая небольшая полянка, а на ней лежали две загорелые нагие женские фигуры – в центре золотого великолепия.

Стройные фигурки сразу привлекли к себе внимание убаюканных надоевшим агрономическим процессом, но вмиг встрепенувшихся младых авиаторов.

Коля прекратил сбрасывать удобрения – то ли нитраты, то ли фосфаты (автор, да простит его взыскательный читатель, не силён в подробностях агрономической науки), снял респиратор, снизился метров до семи и прошёл над оазисом.

Неудачно уединившиеся девушки подняли головы и долго смотрели вверх на начавший кружить над ними АН второй.

Воодушевлённый Коля призывно помахал им крыльями!

Соблазнительные обнажённые нимфы прикрылись сарафанами и засмеялись – это было видно.

Коля, как ему казалось, почти явственно услышал этот хрустальный, похожий на звон колокольчиков, смех.

Девушки быстренько надели сарафаны – красный и синий (хороша палитра, а?) – и, задрав прелестные головки, смотрели на две смутно, но всё же различимые молодые счастливые и довольные мужские физиономии, уставившиеся на них из окошек аэроплана.

– Чур, моя та – блондинка в красном сарафане! – перекрывая шум мотора, крикнул Коля Стасику.

– Ладно, командир! – отозвался тот.

Стасику и на самом деле больше понравилась темноволосая девушка. По общим очертаниям, конечно, но это неважно.

Сверху они казались ослепительными красавицами. Да и много ли надо молодым людям, соскучившимся от монотонной работы, полным сил, здоровья и жизнерадостных желаний?

– Что делать будем? – спросил Стасик.

– Ты давай – пиши записку, прикрепи её к вымпелу, и сбросим им, – сразу решил-придумал Коля.

Под вымпелом подразумевался любой тяжёлый попавшийся под руку предмет.

– Что писать-то? – Стасик уже вырывал из блокнота лист бумаги и держал наготове карандаш.

– Пиши, что мы работу закончим и в шесть часов к ним приедем. Пусть ждут!

– На чём приедем, Коль? – любознательно поинтересовался тугодум-Стасик.

– На велосипедах! – уверенно ответил Коля.

– А где возьмём? – опять притормозил второй пилот.

– Да, найдём у наших! – отмахнулся от его занудной педантичности находчивый авиатор.

– Хорошо, командир, готово! – Стасик быстренько настрочил текст.

– Припиши там, слышь? Что если согласны, пусть руками помашут!

Стасик добавил необходимое в текст послания, приклеил изолентой записку к пассатижам и сбросил получившийся вымпел вниз.

Пассатижи упали недалеко от девушек.

Те подбежали, подняли импровизированный вымпел, прочитали записку и дружно помахали руками развернувшемуся и ещё раз пролетевшему над ними самолёту, из которого на них восторженно смотрели две расплывшиеся в широченных белозубых улыбках авиаторские физиономии.

Коля для вящего «эффекту» ещё раз махнул красавицам «серебряным крылом» и полетел делать дело – но подальше от полянки, чтобы не портить девушкам, да и себе тоже, экологическую обстановку.

Через энное количество времени работа была закончена.

Коля со Стасиком предвкушали, как сейчас прилетят в аэропорт, быстренько примут душ, переоденутся, возьмут велосипеды и махнут в поле. Время они рассчитали точно. И даже от нетерпения шли с опережением графика.

Напоследок, возвращаясь на аэродром, Коля решил пролететь ещё разок над прелестницами, махнуть крылом и рукой. Полюбоваться и удостовериться, что Дульсинеи на месте и ждут своих Дон-Кихотов. Если кому-то не нравятся такие наименования (всё-таки рыцарь был в годах и взаимностью своей дамы похвастаться не мог), назовём их иначе: две Пенелопы и два Одиссея. Ну, или там два Пера Гюнта и парочка пребывающих ещё в цветущем юном возрасте прекрасных Сольвейг.

Впрочем, знакомством с Пером Гюнтом Коля похвастаться не мог. Он хотел только получить удовольствие от созерцания сверху двух стройных соблазнительных тел. Прелестницы, надо напомнить, изначально загорали нагишом – не зря же они уединились и скрылись подальше от глаз людских.

Уже издали Коля со Стасиком заметили заветную полянку и летели прямо на неё.

Подойдя поближе, они увидели два лежавших невдалеке от «делянки» велосипеда.

В сердце у Коли сразу появился и зашевелился неприятный холодок.

Встревоженный пилот подозрительно и с нехорошим предчувствием взглянул вниз и увидел в «своём» оазисе, в «своём» «парадизе», мечты о котором лелеял последние часы, четыре фигуры.

Две были в красном и синем сарафанах – нимфы или полевые русалки (кому как угодно), а две нагло облачены в военную форму цвета хаки. Красок в палитре прибавилось.

– …! Ты глянь! – только и смог растерянно сказать Стасик.

– …! Вояки! – воскликнул оскорблённый в лучших чувствах Коля. – С аэродрома своего гады прикатили!

Он с досады демонстративно низко и угрожающе-мстительно, метрах на пяти, пролетел над оазисом.

Четыре фигуры, подняв головы, посмотрели на него вверх.

Ревнивый Коля в сердцах погрозил блондинке кулаком.

Он был взбешён.

Да к тому же недавно он расстался со своей Настей, потому что увидел её на улице с другим молодым человеком. А Коля к Насте относился трепетно, можно сказать, даже любил. Ну, насколько сильно, серьёзно и глубоко, остаётся только предполагать и догадываться. Но удар по самолюбию и самооценке он схлопотал тогда хороший, увесистый и ощутимый.

Очередная «измена» на сей раз незнакомой светловолосой Дульсинеи в красном сарафане повергла его в шок и ярость.

Снаряд, словно специально, плюхнулся в ту же воронку.

Картина, увиденная под крылом, разбередила ещё незажившую и свербящую Колину рану. И жестоко напомнила о потере, а точнее, об уязвлённом чувстве попранного собственного, Колиного, достоинства.

Сильно обиженный авиатор пролетел над «местом преступления» ещё раз.