Виктор Вассбар - Перламутровая жизнь

К дыму примешивался тонкий треск горящего хвороста и через минуту Дмитрий увидел Вавилу и его товарищей кружком сидящих вокруг костра.

Рассказав о своей беде, Дмитрий попросил у ватаги совет:

– Куда идти, и идти ли, как быть, скажите, люди хорошие?

– Айда с нами! – предложил один из лихих людей.

– Не могу, семья у меня… Им без меня не выжить… и детки малые у меня… – ответил Дмитрий.

– Верно, говоришь, – сдвинув на лоб шапку и почёсывая затылок, задумчиво проговорил Вавила. – Но и в деревню тебе нельзя. Зачем зазря голову подставлять. Укажу я тебе место хорошее, вдали от дорог и сёл, обустроишься, а далее сам решишь как быть. А пока о семье твоей всем миром будем заботиться. Мы народ хошь и разбойный, но вольный, друзей в беде не оставляем. Вот сейчас и пойдём, укажу дорогу к новому для тебя месту.

– Пахома Назарыча надо бы по-людски похоронить, – потупив задумчивый взгляд на костёр, проговорил Дмитрий. – Как-никак, всё ж таки человек.

– Это само собой, чай не зверь какой… хотя и с душой похотливой… Да и, что зря говорить, без него нам бы долго в тайге не протянуть. Обучил всему, что сам знал и первое время с голоду умереть не дал. Потом-то мы уж сами себе харч добывали. Вот сейчас посидим ещё на дорожку и пойдём… вдвоём пойдём, а други мои дальше пойдут… на «квартиру» нашу зимнюю, таёжную.

Всё, что требовалось Дмитрию для жизни вдали от людей, Вавила дал. Затем с хвоста своего коня отрезал пучок волос и, передавая его, сказал: «Пленицы на токовищах делать будешь, тут тебе и мясо и бульон жирный. Сухарей на месяц хватит, а в той тайной землянке свечи, жир и соль есть… хватит месяца на два, но всё ж таки экономь, зазря не трать. Особо соль береги, с ней и у нас беда. Месяц-два поживёшь, а там видно будет. В беде не оставим, наведываться будем. У кедра, что справа третий от входа, ледник есть. Рыба в нём вяленая и молотая. Вяленая тебе заместо семечек будет в вечера твои долгие, а из порошка юшку вари. Не пропадёшь, ежели медведь не згрызёт! Река рядом. Словом, жить можно. Тепло. Ружья лишнего нет, извиняй! Товарищем от бед разных будет тебе топор, – с этими словами Вавила вынул из-за пояса топор и передал его Дмитрию. – Проводником твоим до развилки будет Прохор. Ты не гляди, что он ростом мал. Как говорится, „мал, да удал!“. Ну, всё, идите с Богом! На развилке ваши пути разойдутся».

Подошли к развилке. На прощание Прохор сказал:

– С голоду не умрёшь, друже, тайга прокормит, поберегай сухари да соль. Оно, как и сказал Вавила, постараемся навещать, только кто ж ё знает, как у самих всё сложится. Могёт быть и не сможем пробиться к тебе по завалам таёжным и снегу глубокому. Зима она не тётка родная ежелиф не в дому, а как волк в норе, хвалиться нечем. Иди гривами, пока будешь забираться на гору, а как её перевалишь, то можно и логами, возле речек. Да, смотри, не утони в зажорах. Людей тех, что измывались над тобой в селе Романово, искать будут. Найдут, конечно, – сказал и добавил с сожалением, – жалею, что не захоронили, – а как найдут, поймут, что кто-то сгубил их… Понятно, погоню устроят. Как почуешь, логами не иди, на гриве у тебя от погони семь дорог и все под гору, а в логу, что в яме. Ежелиф набредут на тебя, сам понимаешь… добра не жди. Ну, иди с Богом! Подморозило, снег подковало, теперь самый лёгкий ход.

Сказал, а в душе думал. – Друг ты Вавиле, а не мне. Своя рубашка ближе к телу, а потому хорошо, если бы догнали тебя и порешили. Опасен ты сейчас мне и друзьям моим. Поймают, выдашь. Сам-то руки об тебя марать не буду. Не хочу грех на душу брать. Путь верный указал, корить тебе меня не придётся, чиста моя душа перед тобой.

Обнялись, похлопали друг друга по плечу, и пошли разными дорогами.

Дмитрий человек не таёжный, в горы ни разу не ходил, да ещё нагруженный котомкой, тяжело взбирался на кручи, но не думал об отдыхе, сжимал крепко зубы и шёл. В мыслях была жена и дети, и это придавало ему силы. Вот уже и луна взошла, взобралась на свой пик, откуда, врезаясь серебряными лучами в чащу громадных пихтачей и кедровников, освещала Дмитрию путь, и он шёл, шёл, и шёл, не замечая усиления утренника. Усталость давила и валила с ног, Дмитрий то и дело снимал шапку и отирал пот, но не останавливался. Куда-то уплыла луна, и утренний сумрак стал приобретать окраску дня, – всходило солнце. Взобравшись на утёс свободный от леса, Дмитрий взглянул на открывшуюся взгляду громадную впадину, испещрённую чернолесьем, как щетиной давно не бритое лицо мужчины. Отдалённые кряжи гор царили над лесными падями. Стоя на орлиной высоте, Дмитрий почувствовал великую сладость свободы. Мысль его скользнула по оставленному там снизу страху и злобе, как по чему-то далёкому, давно покинутому. Дмитрий снял шапку, перекрестился на вышедшее из-за дальних гор солнышко, повернулся и бодро пошёл навстречу горному простору и свободе, которая была теперь ему верным и единственным другом.

Дмитрий спешил до ростепели перевалить гору. Не останавливаясь, на ходу грыз сухари, подкреплял силы. Побеждая одну кручу за другой, достиг седловины. И вот он уже на перевале, откуда ему открылся изумительный вид необозримых падей алтайской тайги, спускающихся с громадных кряжей гор, опушенных чернолесьем. Сделав прощальный поклон открывшейся красоте, пошёл дальше.

Когда снежный наст не стал держать и ноги с трудом приходилось вытаскивать из смеси льда, воды и плотного влажного снега, Дмитрий выбрал место для дневки. Развёл костёр, напился горячего чаю с сухарями и под ласковыми, тёплыми лучами солнца уснул на смолистом ложе из пихтовых ветвей.

Проснуться заставил вечерний холод. Идти было ещё рано, снег подтаял и был рыхлый, ноги вязли в нём, как в клейстере. Решил ждать ночного холода, а с ним и крепкого наста. Вновь вскипятил чаю и вновь с наслаждением пил его, хрустя сухарями.

Спустившись ниже в долину, Дмитрий набрёл на пересекавшую его путь зимнюю дорогу. Пошёл по ней в сторону склона ближних гор, так, как указал Прохор, – к брошенному прииску, недалеко от которого дорога пересекалась с какой-то бурливой таёжной рекой. Река давала прекрасную возможность для дальнейшего движения, нужно было только соорудить салик (плот) с веслом, гребью, шестом и багром. Материала для изготовления всего этого —сухой кедровник, Дмитрий отыскал на берегу.

– На постройку салика и добычу тетеревов для питания во врем плавания уйдёт два-три дня, – прикинул. – Значит, нужно где-нибудь приютиться.

Возвратился на брошенный прииск и стал искать среди полуразрушенных построек приют. Дома служащих, казармы и хлебопекарня были раскрыты и разорены. Более подходящей нашёл «господскую» баню, в которой сохранилась каменка с трубой, крыша, дверь и окно с рамой, у которой разбиты были не все стёкла. Вместо стёкол Дмитрий вставил кору, поправил дверь, разжёг печь и стал просушивать своё временное жилище. Потекла трудовая жизнь. Днём Дмитрий отдыхал и плотничал, а ночью и ранним утром по насту таскал лес и промышлял косачей. Днём хитил мясо и вялил его на солнце в запас, из свежего варил похлёбку.