Кира Коэн - Экспресс. Сборник невыдуманных историй

И вдруг до него дошло, что так действительно могут проходить его похороны. Какой ужас! Он их всех так любил, а они… От обиды Мушкел тихо заплакал. Через минуту он уже рыдал в голос.

Голоса за столом стихли.

– Там кто-то есть? – Плакальщица Нина, не успев дожевать мясо, со страхом смотрит в сторону дома, где распахнуты двери и где лежит Мушкел.

– Там один Мушкел!

Нина подавилась куском мяса, и у нее на глазах выступили настоящие слезы.

Стремглав разбежались все. Все, кроме дяди Георги, Сандро и Давида. Они остались сидеть за столом. Наконец, наплакавшись, Мушкел, дрожа от холода, накинул на плечи плед и вышел из дома. На него никто не смотрел. Он подошел к друзьям и сел с ними за стол.

Мушкел сидел сгорбившись, с усталым и заплаканным лицом.

– Даже умереть по-человечески не можешь, – с укоризной сказал Сандро и выпил стакан вина.

– Как вам не стыдно! Я лежу мертвый, а вы сидите кушаете и пьете! Еще и песню затянули!

– Твои похороны ничем не отличаются от других! – Давид не смотрит на Мушкела, тщательно вытирает усы.

– Но это же я! Я умер!

– И что? Ты думал, после тебя мир рухнет? Нет! Ничего не изменится. Ни после тебя, ни после меня!

Наступившую тишину изредка нарушал лай деревенских собак.

Мушкел сидел и плакал.

Дядя Георги начал злиться:

– Ты мужчина или кто?

– Нет. Я не мужчина. Я – человек!

У всех пропал аппетит. Мужчины сидели молча и разглядывали свои тарелки.

– И что я в этой жизни хорошего сделал? Даже семью не создал… – Мушкел вспомнил слова плакальщицы Нины.

Дядя Георги примирительно посмотрел на него:

– Ну не создал, и что? Вон у Сандро есть жена, которая его ежедневно проклинает. Вон у него, – Георги кивнул в сторону Давида, – четверо детей. Он так сильно заботится о них, что стакан вина в горло не лезет, так, что ли? Мушкел! Я тебя умоляю!

– А ты вспомни, кто мне помог дом крышей накрыть? Ты. А Давиду кто помогает заготавливать сено? Тоже ты. Ты помогаешь всем. Разве ты не сделал ничего хорошего в жизни? Извини, дорогой, министром ты тоже не стал. Но ты знаешь, они ведь тоже умирают. И не всегда счастливыми. Ты, Мушкел, просто хороший человек.

– Что же вы тогда радовались на моих похоронах?

– Радовались, потому… Потому что счастливы, что знали тебя! Такого красивого и хорошего человека!

Мушкел не отрываясь смотрел на дядю Георги. Потом обвел взглядом Сандро и Давида. Они усмехались в усы. Мушкел примирительно улыбнулся:

– Может, тогда выпьем?

– И споем, дорогой! – обрадовались мужчины.

Я стою со своей пуделешкой Босей в центре площади у современного памятника – продукта авангардного искусства. Такие памятники сегодня щедро рассыпаны по нашим городам как дань моде – демократичному выражению креативного взгляда в скульптурном творчестве. Вот так сказала! Почти так же, как и скульптор, создавший это нагромождение ног, рук и еще чего-то непонятного, гордо именующееся сейчас городским памятником. Заразно это, что ли? На всякий случай отошла чуть подальше от этого детища авангардиста.

Стоим с Босей и наблюдаем, как по зебре переходит дорогу моя подруга Света. Высокая, стройная, в черных брюках и блузке с крупными красными цветами. Ей идет – она брюнетка. Я приветственно машу рукой, Бося исходит лаем – подаем сигналы о нашей локации. Света идет не спеша, гордо неся свою красивую голову с ниспадающими до плеч волнами блестящих черных волос.

Я – пятидесятилетняя женщина, цепляющаяся за ускользающую молодость, переживающая за каждую новую морщинку на лице, случайно обнаруженный седой волос и прочие подстерегающие каждую женщину возрастные неприятности, знаю, в чем секрет молодости подруги – в осанке. Осанка – это наше все! Прямая красивая спина. Всегда! Назло сгибающим нас обстоятельствам. Гордо поднятая голова и…

В тонусе ваша шея, нет предательского, выдающего возраст любой женщины подбородка. Глядишь, и уходящая безвозвратно молодость вдруг передумала от вас уходить. Ну, или, по крайней мере, притормозила свой побег.

Встретились. Неспешно идем в сторону парка, непринужденно болтаем, не умолкая ни на минуту.

Хвалим друг друга за то, что выглядим прекрасно. Воздаем хвалу Господу за то, что развелись с мужьями, которые нас разлюбили (а значит, мы разлюбили тем более!). И мы наконец имеем возможность заняться приятными для нас делами. Правда, еще непонятно, что из них предпочесть.

То ли просто радоваться каждому дню, лучам утреннего солнца, ощущению кожей дуновения ветерка, предаться созерцанию природы и наслаждаться ее гармонией. Или?

Или пытаться еще чего-то достичь? Материального. Для себя, для детей. Убить на это еще несколько лет жизни и выдохнуть наконец? Да уж, вопрос.

Подошли к парку. К Босе кинулась черная, кудрявая, непонятно какой породы собака. Весело лая и виляя хвостом, она начала кружить возле Боси. Я глазами поискала Хозяина этого чуда. Вот он. Высокий, средних лет мужчина с проседью в волосах. Улыбаясь, подходит к нам:

– Мой Шерхан не кусается. И вообще он кастрирован, – предупредительно объявляет он.

Шерхан грустно посмотрел мне в глаза, ему неловко за хозяина.

– А может, он об этом не знает, – тихо сказала я себе.

– В смысле, не знает? – Хозяин перестал улыбаться.

– Почему он должен об этом знать и помнить? Ему делают анестезию, проводят манипуляцию, и он просыпается. Откуда он может знать, что с ним сделали? Если он, конечно, не понимает человеческого языка и вы ему об этом не сказали.

Хозяин недоуменно посмотрел на меня и замолчал.

Мы решили присесть на скамейку и дать возможность Босе и Шерхану познакомиться поближе. Шерхан очень славный. Он смешно мотает головой и пытается играть с Босей, но Бося – трусиха, заливается лаем и убегает от него.

– Ваша собака знает какие-нибудь команды? – самодовольно спрашивает Хозяин.

В моем воображении рисуются всевозможные пируэты Хозяина с Шерханом, и я, в предвкушении каких-то не собачьих возможностей, поворачиваюсь к Шерхану.

– Вроде нет, – отвечаю я.

– А мой знает «иди сюда» и «садись», – гордо заявляет великий дрессировщик.

Я успокаиваюсь и лихорадочно думаю о способностях Боси – не могу вспомнить, что же мы можем знать, и вдруг меня осеняет:

– А моя умеет петь!

Чтобы не быть голословной, включаю на телефоне латиноамериканский музыкальный шлягер. С надеждой смотрю на Босю, рассчитывая, что та меня не подведет и нам удастся произвести фурор.

Но Бося продолжает увлеченно тявкать на Шерхана и на песню не обращает внимания. Хозяин и Света стоят над нами и с нетерпением ждут соло. Ожидание затягивается. Я еле терплю до припева песни, где берутся протяжные, горячие ноты…