Анна Клеймёнова - Красная скорбь

– О, Лапоть, а ты Антошика видел уже? Командира нашего, – короткий смешок. – Майор Клочков, мать его, блин.

– Как ты официально с ним – Клочков. Сволочков!

– Совсем зверь, что ли? – Микита тоже рассмеялся. В школе его звали хулиганом. За дерзость. За шутки. За то, что пока остальные молчали, пристыжённо опустив головы, он только усмехался и вместо мамы приводил к директору соседку, выдавая её за старшую сестру или приехавшую погостить тётку. Та всегда соглашалась взамен на очередную прогулку с её обшарпанной белой собакой.

Зубастый зверёк тревоги больно съёжился внутри живота. Кажется, майор найдёт наказание посерьёзнее, чем двойка в дневнике и записка родителям.

– Да чёрт какой-то, – Череп распаренно зевнул и протёр разинутый рот ладонью. – У других ещё ладно, поорут и спать лягут. А нашему насрать. Я в госпитале лежу, говорю ему, что умирать не хочу, что меня девушка дома ждёт, что мамка старая уже, как они без меня-то, да? Расплакался уже, как девка на первом свидании. А этот мне: «Жаль, что тебя не насмерть». Развернулся и пошёл. Чё хотел – хрен проссышь его.

– Я с н ы м тоже поругался, да, – красивый парень тряхнул смолистыми короткими кудрями и не по-военному смешно вытянул вперёд руки. – У м э ня в Грузии друг ум э р, лучший мой друг! Мать его п ы сьмо п ы шет: «Пр ыэ зжай, Биджо, прост ы сь с другом, с братом сво ы м!». Я к майору, да? В грудь с э бя бью, говорю, что ногу простр э лю, пал э ц, только пусть на пару дн э й пуст ы т! Он пуст ы т соглас ы лся даже. Б э з простр э лов.

Биджо сделал глубокий глоток невкусной пахнущей прудом воды.

– Я обрадовался, г а вор у : «Я в Грузии вс э м расскажу, как ы е мы подв ы ги тут дела э м! Я вс э й родн э Афганом похвастаюсь!» Так мн э этот… Как ты сказал, Св а лочков? Мн э говор ы т, что п э редумал, что я дозорный т э перь на тр ы дня! А я уже мат э ри друга-брата об э щал помочь, она одна у нэго т э перь… да разв э он послушал, а?

Микита шумно выдохнул.

Он смотрел военные фильмы и мечтал, как товарищ-командир с пышными усами и хитрым прищуром заменит ему и его новым друзьям отца: будет суховато похлопывать большой жилистой рукой по плечу; тяжело и задумчиво курить каждый раз, когда кто-то из ребят сляжет с ранением; приходить ночью к костру и тихо доставать откуда-то гитару.

Микита думал, что ему будет не жалко умереть на такой войне.

– Да крыша у Антошика нашего к херам съехала, – подтянулся ближе парень с синяками на лице. – Он по одному никого на рынок не отпускает.

– … ага, все в Союз с магнитофонами и юбками поедут, а мы с честью.

– Да не перебивай. Мы поэтому с ним туда вместе пошли, смотрю: впереди пацан местный чешет, озирается на нас. Ну, лет десять ему. Я тогда только приехал, хотел у Антошика что-то спросить – поворачиваюсь, а он в пацана стреляет. Всё, несколько раз ему всадил, как будто в утку какую-нибудь целился.

Микита вспомнил, как любимая учительница задавала ему читать рассказ про советских солдат и немецких детей. Дети в нём всё говорили «данке шён», прикрывали испуганные лица ладонями и как затравленные подползали к полевой кухне. А советские солдаты всегда улыбались и отдавали порцию своей каши.

– Можно попить?

– Д э ржи, Лапоть.

Кисловатый вкус тёплой воды неприятно царапнул по языку.

– Если честно, мне людей тоже уже не жалко, – выдохнул кто-то из-под темноты навеса. – Мне животных жалко. А Сволочков недавно всех ослов с каравана расстрелял, я сам видел. Кричали ещё так страшно. И бежать пытались. Я ему чуть в морду не дал.

В Минске Микита тоже давал в морду – за котят, которых забрали у старой кошки и стали мучить. То ли подкидывали друг другу, то ли просто щипали руками и прятали от матери. Микита не запомнил: в глазах всегда слишком сильно темнело, и к ушам подбивались звенящие пробки.

Помнил только, что после этого все девчонки во дворе ещё неделю обсуждали, какой сильный и смелый «Лаптёнок с третьего подъезда».

Когда Микита засыпал в самолёте, он представлял, что вернётся в красивой пёстро раскрашенной орденами военной форме, и девчонки снова соберутся на площадке, заговорчески улыбаясь, какой красивый и благородный этот солдатик и как, наверное, повезло его Любавке из соседнего дома.

– Ещё к грузу постоянно подходит посмотреть, как будто ему есть дело… – устало выплюнул Череп. Миките стало холодно от его слов. – Стоит, падла, и смотрит, пока вертолёт не подлетит. Все уже по местам разошлись, кому-то на дежурство – а он стоит и смотрит. Другие командиры хоть письмо отправят, хоть друзей пожалеют, а этот…

– Да чего ты разошёлся-то?

– Да я как представлю, что мне там самому лежать…

– Началось.

– … да просто хер его знает, что он там хочет. Мне друг книжку привозил про фашистов, там, оказывается, были извращенцы, которые на трупы смотрели. Хоть на что-то у них ещё…

– Вот, точно – фашист. Эти тоже своих не жалели. Я когда с учебки только прилетел, мне рассказали, что Сволочков в бою не духов стрелял, а своих пацанов. Говорят, потому что они на него пожаловались, что в дукан за шмотками не пускает.

– Не, он за наркотики их расстрелял. Антошик-то у нас дофига честный: всем здесь можно – нам нельзя. А парень один потом взял и застрелился в карауле – не выдержал на трезвую голову этих скотов резать. Вот тебе и наркотики.

Микита поморщился. Дед рассказывал, что лучшим лекарством на войне были фронтовые сто грамм. Не лекарством – спасением. «Немец-то тоже человеком притворяется: глаза такие же, плачущие; орёт также – тут поначалу самому бы с ума не сойти». Духи, наверное, тоже успевают кричать в последние секунды.

– Руссо-туристо, облико морале, мать его, – Череп снова вытер руки об штаны. – В благородного офицера играет, что ли. Ничто не красит офицера так, как звёзды. У всех в ротах уже по ордену на груди болтается, а кому и второй обещали.

– Л ы чно йа б э з наград д а мой н э в э рнус – пуст хоть р э жет м э ня.

– Да смысл резать? Ни шмоток, ни орденов, ни водки – и всё из-за одной скотины.

Микита почувствовал, как к горлу неприятно подступил жар.

– Я пойду проветрюсь, – просипел он упавшим голосом и потёр потные глаза отяжелевшей рукой. Хотелось уснуть. Или засобираться домой – Микита сейчас хоть пешком дойдёт, хоть за неделю, хоть за месяц, хоть даже упадёт замертво прямо на границе. Была бы только возможность.

– Затошнило?

– Ага.

– Ну, давай. Там сегодня новых увозят, – Череп махнул рукой. – Не из нашей роты, нам в этот раз повезло – все целы, – по навесу прокатился смех, ударивший по ушам сильнее крика.