Ахат Мушинский - Белые Волки

Мы были с ним родом из одного двора, и я помню его в кроличьей шапке, сбитой на затылок, с клюшкой в одной руке и книгой в другой. Да, он умудрялся читать на ходу, он читал везде и всюду – у него даже были для этого вязаные перчатки, как раньше у кондукторов зимой, без большого и указательного пальцев.

Первой его книгой был «Робинзон Крузо». Я имею в виду из толстых, солидных, действенных, которая на него так подействовала, что он собрался и в одиночку пустился в путешествие вниз по Волге (я в то лето был у бабушки в деревне). Далеко на отцовской лодке уйти ему не дали. Изловили, как только он вышел из устья сонного притока на большую волжскую воду. Тогда-то отец и отвёл его к своему другу – тренеру детской хоккейной команды, организовав тем самым здоровый противовес неуёмному чтению сына, хотя сам имел к литературе прямую причастность, был главным редактором книжного издательства. Такие в жизни противоречия.

Друг мой обожает зиму. Быть может, полюбил её вместе с хоккеем, который вошёл в его жизнь, с одной стороны, совершенно естественно – мы же все вместе, всей детворой, гоняли шайбу в самодельной «коробке» школьного двора; с другой стороны – с посторонней помощью: всё-таки в хоккейную секцию, в спортивную профессию его привели.

На тренировки он ездил почти через весь город, на трамвае, затем с пересадкой – на троллейбусе. Сколько ему было тогда – лет восемь? По нынешним меркам уже переросток. Сейчас, если имеются серьёзные намерения, малыша ставят на коньки в пятилетнем возрасте, а то и раньше.

Тренироваться начинал он по возрастной категории мальчиков ещё под открытым небом, на заводском стадионе, а затем, юношей, перебрался на искусственный лёд. Ледовый дворец был к дому поближе, зато другая прелесть – из-за нехватки льда на тренировки приезжать туда следовало к шести часам утра.

Ещё темно, ещё и окна в домах не зажглись, а он уже со своим огромным рюкзаком через плечо и клюшкой под мышкой чешет на тренировку, обходя всегда сердитого нашего дворника, подбирающего ночной снежный ковёр, и здороваясь с редкими поутру дворняжками.

Мы жили с ним в районе старого города, известном всему честному народу своей неколебимой шпанской славой. Удивительно, как мы уцелели тогда от мест не столь отдалённых? Да и отдалённых тоже. Кого убили, кто сам себя порешил, кто элементарно спился… А мы с ним не только выжили, но и, как говорится, в люди выбились. Равильчик вот стал классным, известным всему миру хоккеистом, а я – не менее известным живописцем, правда, в несравненно узком кругу людей.

Своим главным делом каждый из нас начал заниматься примерно в одно и то же время. Он бегал на тренировки, я же – в художественную школу, на занятия. В общеобразовательной школе, в которой мы учились с ним шесть лет в одном классе, мне приходилось демонстрировать свои, можно сказать, профессиональные навыки беспрестанно: рисовал стенгазеты, плакаты, оформлял всевозможные стенды… А он, как-то так получилось, некоторое время оставался в тени – то ли на тренировках выматывался, то ли всё те же книги отвлекали его от школьного двора – не знаю, не помню. Только однажды директор протрубил: надо собрать сборную команду школы и выступить в районном хоккейном турнире. Все классы, с первого по десятый, одновременно стали напоминать один большой растревоженный улей: обсуждали кандидатов в сборную. Отбор был демократичный, но всё равно жёсткий. А вот Булатова каким-то образом чуть было не позабыли. Верней, не то, чтоб позабыли, его просто несколько дней не было на уроках, гонял шайбу на каком-то турнире в другом городе. «Профессионала» разве позабудешь? Зато появлялась завидная вакансия в нападении. Вот ведь как. Уже тогда, в детстве, шла борьба за место под солнцем.

И вот мы, краса и гордость «Красной школы» (она у нас была из красного кирпича), выкатываемся на ледовую площадку «Железки» (школы у железной дороги), на лёд лучшей хоккейной коробки округи. Созвездие ламп отражается на блестящем, зеркальном льду (не то, что у нас на школьном дворе – два слепящих и в то же время не освещавших всю площадку прожектора), настоящие высокие бортики, закругляясь, охватывают ледовое, расчерченное разноцветной краской поле предстоящего хоккейного сражения. А за бортами море шумных и счастливых болельщиков, миллионы любопытных пылающих глаз мальчишек и девчонок (ну, может, конечно, не совсем миллионы, но мне, по крайней мере, так казалось).

И мы выкатываемся. Без него. Играем. Но куда подевались прыть, гонор, да и простое умение стоять на коньках?! Нас бесцеремонно и красиво размазывают по бортам, обкатывают по вдруг сделавшемуся таким огромным ледовому полю. Шайба липнет к их клюшкам, а от наших отскакивает, точно элементарная частица с одноимённым зарядом. Наш непробиваемый кипер, как рыбак сачком из зыбки рыбу, выгребает клюшкой из ворот шайбу за шайбой.

0:1! 0:2! 0:3!

А хозяева площадки в ядовито-жёлтых хоккейных свитерах (фуфайках, джемперах – все названия этого вида хоккейной одежды, если быть точным, неправильные) усиливают и усиливают пресс. «Железка» она и есть «Железка».

– Же-лез-ка! – скандируют местные горластые болельщики. Наши хмуро помалкивают.

И тут появляется он. В сказочно белоснежном, бликующем шлеме, огромных крагах, в весело поблёскивающих мастерских конёчках-«петушках». На нём фирменный свитер (остановимся на свитере), красно-бело-зелёный, с огромным, во всю спину номером «17», при нём все остальные причитающиеся настоящему хоккеисту причиндалы.

Здесь надо пояснить. Тогда школьные, дворовые и прочие подобные команды в надлежащей хоккейной форме ещё не играли. Гоняли шайбу кто в чём горазд. «Железка» выступала в более-менее единообразной одёжке. Но то была сильнейшая команда городского района, то была школа, над которой шефствовали железнодорожники. А мы… А нам можно было и так… Разношёрстные против «форменных» – это тоже своего рода форма.

И тут, представляете себе, Равилька Булатов из 6 «А» класса в полной экипировке. Под номером «17». Мы все без номеров, а он, как Харламов, семнадцатый. (Сразу замечу, во взрослом хоккее свой номер он поменял.)

Подробности его опоздания на матч века не так важны. Главное то, что он появился в самый тяжёлый, самый ответственный момент.

Он спрыгнул с бортика на лёд, заменив запыхавшегося одноклассника Колчака, перехватил шайбу и…

И понеслась душа в рай.

До конца первого периода наш Харламов успел отквитать две шайбы. А во втором периоде игра, можно сказать, была уже сделана. Он брал шайбу и элегантно, как опытный водитель, объезжал рослых «чайников»-тихоходов «Железки», ставил, в прямом смысле слова, на колени вратаря и отправлял чёрненькую блестящую рыбку трепыхаться в невод его ворот.