Павел Амнуэль - Что будет, то и будет. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 6

– Мне спуститься или ты поднимешься? – спросил я. – Кофе я уже сварил.

– Если ты варил его, начиная с семи часов, – позевывая, сказал Роман, – то пей сам.

Бутлер ошибся – я начал готовить кофе в пять.

– Спускайся, – разрешил Роман, расценив мое молчание как попытку невооруженного сопротивления власти.

***

– Павел, у меня нет сил рассказывать детали, – глаза у Романа действительно слипались, и я ощутил себя злым следователем. – Так что я тебе конспективно… По пунктам… А ты сам думай, раз уж у тебя бессонница.

Меня это устраивало.

– Пуля из «Беретты», – сказал Роман. – Калибр девять миллиметров. Стреляли с расстояния пятнадцать-двадцать сантиметров. Картины из страны не вывозили. Все израильские коллекционеры живописи предупреждены. Дверь на виллу была открыта ключом. Ждала ли грабителя на улице машина, установить пока не удалось. Погода стоит сухая, следов нет, соседи ничего не видели. Но земля в палисаднике виллы была влажной после вечернего полива, и на ней обнаружены два следа от мужских ботинок сорок первого размера. Дорогая обувь, производство «Саламандер». Исследование окурков и пепла показало: курил только хозяин, гостей на вилле не было. На платке, найденном на полу в кабинете, несколько капель крови той же группы, что у Гольдфарба. Это естественно: хозяин наступил на платок, когда делал свои последние шаги. На всякий случай делают анализ ДНК, но это долгий процесс, а результат очевиден… На вилле работала уборщица из русских олим и кухарка, старая марокканка, знавшая семью с детства… э-э… убитого. У обеих были ключи. Обе утверждают, что никогда и никому ключей не давали. На их экземплярах ключей нет следов того, что с них делали копии. Ключи были в свое время у бывшей жены Гольдфарба Эяль и у племянника Гая. Но, по их утверждению, они больше года назад вернули ключи Гольдфарбу. Эяль отдала после бракоразводного процесса и с тех пор бывшего мужа не видела и видеть не желала. А у племянника Гольдфарб ключи отобрал сам и запретил ему являться. Это, впрочем, к делу не относится – семейные дрязги. Факт: кроме тех ключей, что обнаружены возле телевизора в гостиной, в секретере Гольдфарба в его кабинете оказались еще две связки. Эяль и Гай признали в них свои. Вот и все пока. А теперь иди и выспись.

– В общем, никаких зацепок? – спросил я.

– Рутина, – буркнул Роман. – Терпеть не могу таких дел. Найти-то найдем, но пока все просеешь…

Роман был прав. Мне, как всегда, не повезло. Хотелось поучаствовать в таком расследовании, где важны логика и интуиция, хотелось создавать версии, а тут… Опросы, допросы…

Мне опять приснилась улика, которая ставила всю проблему с ног на голову. Я даже проснулся, но мысль, разумеется, успела ускользнуть. Да и была ли она вообще?

***

Личность Гольдфарба журналисты осветили, как говорится, со всех сторон – даже тени не оставили. И Гольдфарба, и всех его родственников, и ближайших коллег, и соседей, добрались даже до бывшего компаньона, который жил теперь в Австралии и Гольдфарба вспомнил только после того, как репортер показал фотографию двадцатилетней давности.

Не знаю, чем могло помочь в расследовании дотошное копание в грязных вещах покойника. Но раз уж информация существовала, я считал своим долгом ее изучить хотя бы для того, чтобы вечером озадачить Романа неожиданным и точным вопросом.

Следуя классической рекомендации Эркюля Пуаро, я составил таблицу. В одной колонке – сведения о родственниках. Во второй – о коллегах по основной специальности: хирургии. В третьей – о мире бизнеса, где, как я и думал, Гольдфарб не был новичком. От Пуаро я отличался лишь тем, что изображал таблицу в Экселе и жалел маленького бельгийца, вынужденного изводить бумагу.

Распечатав таблицу, я задал работу серым клеточкам, справедливо полагая, что у еврея их наверняка не меньше, чем у бельгийца.

С богатством Гольдфарба все было ясно, никакого криминала. От отца ему достался завод по производству пластмассовых изделий, созданный еще в пятидесятые годы прошлого века, когда пластмасса была такой же новинкой, как сейчас объемные бытовые принтеры. Желания посвятить жизнь пластмассам у молодого Гольдфарба не было, он стал хирургом по призванию. Образование получил очень неплохое: сначала Тель-Авивский университет, потом докторат и стажировка в Рокфеллеровском госпитале в Нью-Йорке. Ему предлагали остаться в Штатах, но Гольдфарб предпочел вернуться, откликнувшись на предложение больницы «Ихилов».

Что до завода, Гольдфарб поступил мудро: нанял хорошего директора, а в компаньоны взял отличного химика. С компаньоном, надо сказать, вышла промашка, тот делил прибыль непропорционально вложенному капиталу, а когда обман обнаружился, слинял то ли в Грецию, то ли в Турцию. После убийства журналисты нашли его аж в Австралии. Бывший компаньон успел поколесить по свету, и деньги, украденные у Гольдфарба, потратил давным-давно на собственные проекты, не только не принесшие прибыли, но просто провалившиеся. Видимо, химик был замечательным ученым, вообразившим, что законы коммерции столь же просты, как законы химии.

Впрочем, это я загнул. Лично мне химические законы не давались никогда, и в этом смысле ничем не отличались от законов коммерции, которые тоже казались мне непостижимыми.

С директором же Гольдфарбу повезло. Честный и талантливый администратор, можете себе представить? Сочетание этих качеств было преподнесено в прессе с таким недоумением, будто со времен Пушкина гений и злодейство стали синонимами. Репортер из «уай. нет» так восхищался честностью и талантом коммерческого директора Леона Кантора, что у меня возникло подозрение: не хочет ли журналист таким ненавязчивым образом дать понять читателям, что рыльце у господина Кантора, конечно, в пушку, но вот незадача: не пойман – не вор…

Продолжая резать и не забывая после этого зашивать больных, Иосиф Гольдфарб приобрел известность, приумножал свой капитал и перед смертью «стоил» больше тридцати миллионов. То ли долларов, то ли шекелей – журналист из «Маарива» забыл указать единицу измерений, придя, видимо, в восторг от самого числа. Меня же оно привело в состояние легкого уныния, я-то ни разу в жизни не имел на счету суммы больше тридцати тысяч шекелей, да и это число мне удалось лицезреть на протяжении единственного дня, а потом пришлось выписать чек строительному подрядчику, и мой банковский минус стал его плюсом…

Интервью с бывшей женой Гольдфарба не получилось ни у кого – за год, прошедший после развода, Эяль успела выйти замуж, и новый ее супруг решительно пресек все попытки журналистов нарушить семейную идиллию. В отместку молодожен получил недвусмысленный намек в прессе, что именно по его вине распался замечательный брак Эяль и Иосифа. Все эти сплетни я прочитал по диагонали. Искусством новый муж Яэль не интересовался. Вряд ли он стал бы нанимать грабителей, чтобы заполучить в свою несуществующую коллекцию один-единственный подлинник пейзажа мало кому известного голландского художника Ван Страттена. Остальные три украденные картины, как выяснилось, и вовсе были копиями – отличными, мастерскими, неотличимыми от оригиналов, но все же копиями мастеров фламандской школы.