Милана Фелиз - Динка-малинка

– Откуда ты знаешь? – прошептала мать, а потом сжала в кулак правую руку, поднесла её ко рту и закусила запястье.

– Батя с Мишкой её пригонят, вот увидишь…

– Если её уже не зарезали на мясо…

Динка заревела и обняла мать за ноги, а та тихо застонала, положив руки на голову дочери.

В то утро Малышка сорвала голос. Она жалобно ржала, зовя Ласку, и с ещё большей надеждой, чем раньше, кидалась к воротам телятника всякий раз, когда кто-то к ним подходил. Отец с Мишкой вернулись к обеду и рассказали, что местный пастух видел, как в загоне на стоянке у соседнего посёлка в табуне бегала гнедая кобыла, по ляжкам которой струилось молоко, а жеребят поблизости не было.

Когда отец и Мишка приехали на ту стоянку и потребовали показать всех лошадей, Ласки там не было, а в одной из стаек за тепляком двое рабочих разделывали лошадиную тушу.

Увидев вдалеке шкуру гнедой лошади, Мишка резко побежал в сторону мужчин с ножами.

– Эй, куда ты? – попытался остановить его самый крупный из незнакомцев.

– Вы нашу лошадь разделали? – Мишка с разбегу едва не напоролся на нож в руках мужчины.

– Лошадь? Мы коня забили! – возразил ему мужчина. – Хозяин на новую кобылу его поменял.

Мясо уже лежало по тазам, а голова валялась в дальнем углу стайки.

– Дай, посмотрю! – Мишка шагнул в темноту, схватил голову за гриву и вышел на свет. Его пальцы судорожно подняли чёлку на голове, и все увидели широкий лошадиный лоб с коричневой шерстью.

– Не наша… – выдохнул Мишка. Его рука медленно опустилась, пальцы разжались и выронили голову.

Малышка всё ещё нуждалась в материнском молоке, и неизвестно, что бы было, если бы не Каська – её приёмная кормилица-коза, чьи козлята уже выросли и обитали в небольшом загоне рядом с телятником вместе с остальными козами. Сначала мать пыталась поить Малышку коровьим молоком, но оно плохо усваивалось, живот жеребёнка постоянно вздувался, а под хвостом засыхала дурно пахнущая коричневая корка – верный признак поноса. Мать обычно запирала телят в стайке, приводила Каську в телятник к Малышке, поднимала тоненькую козью ножку, а Малышка аккуратно сосала так необходимое ей молоко.

В середине августа мать съездила в районный центр и в милиции написала заявление о краже лошади, не забыв описать приметы мужчины, которого видела рядом с Лаской накануне её пропажи. Молодой милиционер был немногословен во время беседы, он лишь робко улыбался, а затем объяснил, как следует правильно заполнить документы.

Мать ездила в районный центр каждую неделю, чтобы узнать, как продвигается дело о краже. Женщина зачёсывала длинные волосы в тугой пучок, надевала белые кроссовки, голубые джинсы, джинсовую ветровку, подкрашивала губы розовой помадой, брала сумочку с бумагами и уезжала на первой электричке. Спустя некоторое время в милиции выяснилось, что недавно по району прокатилась целая серия краж лошадей с пастбищ, и теперь дело Ласки было сложно задвинуть в дальний ящик.

Женщина обычно возвращалась домой к обеду, переодевалась в рабочую одежду и принималась поить Малышку с усиленным рвением. К осени Каська наотрез отказалась кормить лошадиную нахлебницу, поэтому Малышку пришлось снова перевести на коровье молоко.

– Поправляйся, рахитка, – улыбалась мать и гладила жеребёнка по вздувшемуся животу с редкой шерстью, когда тот жадно пил молоко из ведра, – скоро уже материнского молочка снова попробуешь, только подождать…

Малышка часто болела, её тело развивалось неравномерно. Казалось, что её облезлые кривые ноги вот-вот сломаются под тяжестью большой головы и круглого живота. Жеребячья бородка так и не исчезла, из-за чего морда животного походила на лицо грустного сморщенного старика. Лишь только глаза по-прежнему пленяли своей тёмно-синей глубиной. Они с надеждой смотрели на каждое существо, которое появлялось в поле зрения. Малышка часто прижималась к телятам, но те обычно бодали её гладкими лбами без рогов.

– Мамочка, Ласка ведь жива? – спрашивала Динка мать, когда они вместе приносили травы жеребёнку и телятам в загон.

– Жива, доча.

– Кто тебе сказал?

– Я знаю… – улыбалась мать.

Лето закончилось незаметно, Динка пошла в тот год в первый класс. Уже на осенних каникулах она, отсыпаясь после первой в своей жизни школьной четверти, проснулась однажды утром от разговоров незнакомых людей на кухне. Вскоре дверь хлопнула, и гости ушли, и девочка с Савкой подбежали к окну. На улице стояла улыбающаяся мать, а Мишка и отец жали руки двум незнакомым мужчинам.

– Гонят! – в дом вбежала мать, она судорожно собирала кусочки хлеба из хлебницы и расталкивала по карманам.

– Кого гонят? – почти в раз спросили Савка и Динка.

– Ласку гонят… Домой, – в уголках глаз матери блеснули слезинки, – уже с нашего двора можно увидеть, как гонят…

Днём Ласка уже была во дворе, отец отдал молоденькому пареньку, который пригнал лошадь, несколько канистр с бензином, а мать сунула незнакомцу пару мятых купюр в карман.

Кобылу привязали во дворе прямо напротив окна, и дети могли видеть, как мать доставала из карманов хлеб и кормила им лошадь, прерываясь на то, чтобы поцеловать нежный лошадиный нос и бархатные уши.

Ласка стала одной из двух лошадей, которых удалось найти живыми. Хозяева остальных пропавших животных получили возмещение ущерба. Кобылу спасло от ножа уникальное качество, за которое она и получила своё имя, – лошадь отличалась необычайной нежностью и дружелюбием. Никто не осмелился пустить её на мясо. Её перепродавали из рук в руки несколько раз, и в последнем пристанище использовали для того, чтобы катать детей за деньги. Ласка прибыла не одна – через пару месяцев выяснилось не менее удивительное обстоятельство: она снова вынашивала жеребёнка.

Малышку выпустили из загона во двор, она сразу узнала мать и бросилась к ней, но кобыла попыталась её укусить. Казалось, вся боль скитаний заключалась в этом укусе. Спустя пару секунд Ласка даже попыталась лягнуть жеребёнка.

Через несколько дней едва не прилетело копытом и Динке, а Мишка жаловался, что во время поездки верхом Ласка несколько раз пыталась его скинуть – она больше никогда не была прежней.

Ласка прожила после этих событий вплоть до 2011 года, пока один из сезонных рабочих, помогавших отцу на сенокосе, не запряг её в сенокосилку и не загнал до смерти. Мать так и не простила отца за это, а повзрослевшая, приехавшая в родительский дом Диана не смогла сдержать слёз, когда узнала о гибели кобылы.

– Я не забуду этот год. Тогда мать усохла, почернела, превратилась в тень. Она постарела лет на двадцать, – признавалась психиатру Диана, – мы обнимались и плакали несколько часов, пока совсем не выбились из сил. Однако отец ходил как ни в чём не бывало.