Евгений Петропавловский - Полжизни за неё…

Останин жаждал действий. И вполне закономерно бездействовал, ибо ему не удавалось найти для себя точку опоры в окружающем мире. Фигурально выражаясь, каждый состоит из набора формул и алгоритмов, а у него всё это рассыпалось и сбилось в безобразную кучу. Тщета самоистязания – единственное, во что он мог воплотить тёмную энергию разочарования, клокотавшую в нём и искавшую выход.

Глухая броня тоски не позволяла пробиться к сердцу Останина никаким впечатлениям из внешней реальности, казавшейся сейчас такой далёкой и малозначительной, что и вспоминать-то о ней не стоило. Память жила Жанной… Чего ей не хватало – такого, о чём не догадывался Останин? Такого, чего он ей дать не смог? Он ведь во всём шёл у этой свистульки на поводу, она из него буквально верёвки вила.

Не заслуживающее внимания мелкое препятствие, рудимент, который следует без сожаления отсечь, просто grain de sable 15 15 grain de sable – песчинка (франц.) – вот чем он был для неё. Отсюда неудивительны и её поступки по отношению к Останину. Вероятно, Жанна постарается как можно быстрее выбросить из головы даже тень воспоминания о нём. Разве кто-нибудь любит вспоминать о неприятном?

Чем дольше он размышлял об этом, тем становилось противнее. Порой возникало даже какое-то необъяснимое отвращение к самому себе. Совершенно нелепое, конечно, из-за беспочвенности или – если можно так сформулировать, повышая пафос, – из-за неправедности подобной переадресации.

Уж кому-кому, а ему-то было не в чем себя винить. Разве только в мягкотелости.

Вся вина лежала на Жанне.

С самого начала что-то между ними было не так, просто он старался не придавать этому значения.

Однако Жанна осталась в памяти Останина и не отпускала его.

Поверьте мне, легче выбросить из кармана тысячу рублей, чем одну привязанность из сердца. Особенно если она уже пустила корни.

Болеслав Прус, «Кукла»

Порой постичь собственную участь невозможно, пока она тебя не настигнет.

Джеймс Роллинс, Ребекка Катрелл, «Невинные»

Каждый человек – собственник. Каждый боится потерять то, что имеет. Даже свои иллюзии. Но что делать, когда всё уже потеряно безвозвратно, когда и сами иллюзии развеял в пыль стылый ветер неминуемого? Продолжать трепыхаться, точно подцепленный на крючок карась? Бессмысленно. Рационального решения здесь просто не существует.

Он словно угодил в малоправдоподобную, дурную, нескончаемую петлю времени, которую следовало как можно скорее разорвать, чтобы не погибнуть, однако не было ни сил, ни воли, ни достаточной решимости.

Что ему оставалось? Только воспоминания.

О Жанне и о себе.

О себе и о Жанне.

А также воспоминания о её воспоминаниях, коих тоже было предостаточно. Просто удивительно, до чего её жизнь – при всей молодости Жанны – была богата событиями интимного характера, подчас весьма своеобразными.

– …Между прочим, я с детства пользовалась вниманием мужчин, – призналась она однажды, когда они лежали в постели, и голова Жанны покоилась на груди Останина. – С самого-самого детства.

– Это как? – не понял он. – Ты имеешь в виду платоническую любовь в первом классе? Или в детском садике?

– Не-а.

– А что же тогда?

– Нездоровое внимание, вот что. Совсем не платоническое.

– Тогда давай-ка, не напускай тумана, посвяти в интимные подробности, раз уж начала.

– Ну, мужики всегда ко мне приставали, просто ужас. Вот, например, случилась противная история, когда мне было шесть лет. Мы с бабушкой жили на даче, а мама с папой приезжали к нам на выходные. И вот представь: как-то раз идём мы с бабушкой в магазин через лесополосу, а нам навстречу – двое парней, лет четырнадцати-пятнадцати. И один из них, поглядев на меня, говорит: «Симпатичная малявка, я б её трахнул». А второй ему: «Да я бы тоже не против». Тогда первый предлагает: «Давай, что ли, распялим её здесь, на травке, пока нет людей поблизости». А второй возражает: «Не-е-е, была б она сама по себе – тогда другое дело. А с бабкой я связываться не хочу, она ведь наверняка поднимет крик – и что с ней делать, как заставить заткнуться? Не убивать же старуху»… Вот я испугалась! Хотя, конечно, ещё не знала, что означает слово «трахнем», а поняла только что они могут убить мою бабушку.

– И что было дальше?

– Да ничего особенного. Пошли каждый своей дорогой: мы – в магазин, а парни – в другую сторону. Больше я их никогда не видела.

– А бабушка как на это отреагировала?

– Да никак. Она была туговата на ухо, поэтому разговора парней не расслышала. Улыбнулась им и все дела: наверное, думала, что вежливые мальчики с ней поздоровались.

– Лихо тебя беда миновала. Повезло.

– Это точно, повезло… А ещё раньше, когда мне было года четыре, я гуляла во дворе, и ко мне прицепился ко один дядька. Хорошо одетый, в костюме и галстуке. Предложил пойти к нему в гости и остаться жить у него в квартире. Заманивал какими-то там игрушками и конфетами, ненормальный! Я же была дитём совсем – разревелась, сказала, что никуда не пойду. А он стал на меня орать и хватать за руки. Но тут за меня заступилась прохожая тётка, и он ушёл, вот.

– Ого, это уже серьёзное дело! Наверняка педофил на тебя глаз положил, старался завлечь в своё логово.

– Педофил, это точно. Но я же не завлеклась к нему. Видишь, какая я была умная? А ты меня дурочкой называешь.

– Что ж, в этом случае ты действительно повела себя как умный ребёнок. А когда выросла, стала вести себя как дурочка. Не всегда, разумеется. Но довольно часто.

– Врёшь ты, Останин, не веду я себя как дурочка. Хочешь самоутвердиться за счёт беззащитной девушки? Ладно-ладно, когда-нибудь я тебе всё припомню!

С этими словами она, приподнявшись на локте, игриво шлёпнула его ладонью по животу. Потом обвила рукой шею Останина и продолжила своё повествование:

– Потом ещё история вышла, когда я училась то ли в третьем, то ли в четвёртом классе. Нас всем классом повезли в Москву, водили там на экскурсии по музеям и разным достопримечательным местам. Один раз ехали мы с учительницей на эскалаторе в метро. Я, вся такая, в облегающей маечке и коротеньких шортиках, стою на ступенечке среди народа, замечталась о своём. И вдруг чья-то рука касается моей попы! Я сразу даже не врубилась – решила, что мне почудилось. Потом рука прошлась по моему бедру и снова по попе, а после этого сзади началось вообще беспардонное лапанье и прижиманье. Я обернулась и вижу: стоит мужичок плюгавенький, лет сорока на вид, улыбается, а морда аж красная от удовольствия. Антеннщик, в общем, – но это я позже сообразила, а тогда не поняла ничего, застеснялась. И ушла вперёд по эскалатору. А потом, когда мы всем классом уже стояли на улице, и учительница нас пересчитывала, я того мужичка снова увидела: выходит он из метро и этак мне подмигивает заговорщически, как будто у нас с ним есть общий секрет, о котором мы договорились никому не рассказывать.