Селим Ялкут - Художник и его окружение

– А, вот и художники. – Приветствовал главный, заглядывая в коридор к Вере. Сунулся и стал осматриваться. Стены были завешаны картинами. По большей части институтскими постановками сына. Но кто их разберет. В общем, картинами…

Вера встала. Кисточки она отложила. Руки мешали, она спрятала их за спину, от того вид получился несколько смущенный, застигнутый врасплох. Так и было. Посторонние не должны были вмешиваться в ее работу.

– Ну, вот. – Нисколько не смущаясь, сказал нежданный посетитель. – А это, что за помещение? Вот, где живут люди. Хороший художник. Сразу видно. – Просияв Вере, гость обернулся. Голос зазвучал назидательно. – Сами видите. Вы должны были в первый же день выехать на этот объект, а не ждать, пока я вернусь из Италии. Мы делаем общее дело.

– Как ваше настроение? – Хорошо известно, Италия пробуждает лучшие чувства. Так что вопрос был кстати. Газовая труба, идущая с улицы, была перекрыта, а вместе с ней исчезла горячая вода в колонке. Слухи о предстоящем выселении расползались по дому.

– Мы никуда отсюда не поедем. – Вера угадывала тему.

– Вот, видите… – Сказано было для своих. – Вы должны сразу придти и объяснить, чтобы люди не волновались. Дом ставится на капитальный ремонт.

– Я не поеду. – В голосе Веры появились истерические нотки. – Я здесь всю жизнь прожила.

– Понимаю. Можно с вами наедине? – Главный жестом отодвинул Веру вглубь коридора. – У вас со слухом как? Тогда я негромко. Поймите, мы не можем всех обеспечить в центре. Но вас… Возьмете официальное письмо от Союза художников. Они знают, как писать. И вам мы подберем. Из наших фондов. Теперь вы согласны?

– Согласна. – Мямлила Вера.

– Прекрасно. Сергей Сергеич лично вами займется. Прошу, подойдите. – Кожаный вынул руки из карманов и подошел. Рядом с Верой он был совсем хорош. Загорелый, гладко выбритый, буквально, артист. И на Джеймса Бонда мог не сплоховать. В глазах, как у робота, стояла непрозрачная пленка.

– И вы, товарищ Макаров, присмотрите. Не расслабляйтесь. Это же ваш ЖЭК.

– И вам самой, – торжественно обратился главный к Вере, – я разрешаю искать. Походите, поспрашивайте. Сейчас люди выезжают.

– Что ты там, Верочка? – Тревожилась из комнаты Лиля Александровна.

– Все хорошо, мамочка.

– Вот, видите, и мамочка волнуется. – Гость призывно махнул рукой в сторону подчиненных. – Действуйте самостоятельно. К нам вскоре делегация приезжает из Вероны. Это в Италии. Магистрат. Они нам женскую скульптуру подарили. А где у нее что? Был, вроде, в курсе. А теперь… Еле довез. Но ставить как? Скажут, провоцируем. Значит, заходите, посоветуемся, посмотрим…

На том примерно и кончилось. В сущности, ситуация могла быть хуже. Хоть верхние этажи уже разбирали доморощенные умельцы, но внизу жизнь продолжалась. И даже налаживалась. Стены и потолок сохранились сухими, электричество и газовая плита работали. Правда, плохо стало с горячей водой. Маме Вера грела воду в выварке и ведрами относила в ванну. Сама она ходила в баню. В душевую или сауну. Завершилась отчаянная борьба с алкоголем, в бане разрешили продажу пива, история вернулась на круги свои, проследовала дальше, и даже, как принято, завернула по спирали. Теперь в банном киоске продавали вьетнамский жень-шень. Коробки были красивые, с золотыми драконами. Восточные люди умеют передать красоту без пошлости, по крайней мере, на наш манер. Вера покупала жень-шень с удовольствием, хоть цена за месяц подскакивала вдвое. Вера волновалась за маму. Как видим, основания были.

Очень интересным оказалось общество, компания женщин, занятых банным туалетом. В своей ванной, с дверью на крючке такого не увидишь. И зрителей нет. Зато здесь…

Движения замедлены, округлы, меланхоличны, исполнены полусонной грации, когда женщина предоставлена самой себе, вне дома, семьи, любимых мужчин, и остается в плену собственной формы, как бы существующей отдельно, подарком природы. Все эти дамы, драпированые в простыни, с тюрбанами из махровых полотенец, загадочные и манящие, словно персонажи театрализованного действа, никак не хотели отпускать взгляд художницы. Вещь в себе, как выразился бы философ, и это правда, пусть даже не вещь (как, извините, бесполое существо), а живая и чувственная натура, венец творения и зримого совершенства.

Теперь, когда спала лихорадка первых бедственных дней, Вера почувствовала себя спокойнее. Приближались трудные времена, батареи отопления оставались холодными, но вместе с ощущением опасности пришла легкость. Не бегать, не паниковать, а просто продолжать жить… Весьма спорно, но нужно было знать Веру. По крайней мере, ее знакомых это не слишком удивило.

– Я вообще могла бы жить здесь все время, – говорила Вера своему приятелю Виленкину во время вечернего чаепития. – Обогреватель у меня есть. Только за маму страшно.

– Ты что… – Виленкин пугался, не предполагая, с какой точностью сбудется эта немыслимая перспектива. – В холодном и пустом доме? Ты, Верочка, с ума сошла.

– Верочка может на льдине жить. – Рассудительно вступала подруга Нина. – Поставит палатку. Оранжевую. А греться будет в сауне.

– Неправда. – Возражала Вера. – Вот сейчас закончится с Купальщицами. Буду ходить по адресам и искать.

– С Купальщицами, Верочка, все ясно. – Чаевничала Нина. – В сельскую больницу обнаженную натуру? С ума они сошли? Что они думали, когда эскиз утверждали? Ты видишь, как я была права…

Посторонние всегда правы, это вопрос житейский. Но прояснить нужно, потому что такие истории случались с Верой нередко. Хорошо, что в нашем случае все известно до деталей, имеются свидетели и даже бухгалтерские документы. Остается вставить картину в современную раму. Когда-то во времена Возрождения Джорджо Вазари именно так и поступал с биографиями тогдашних мастеров, увязав тем самым частное с общим, личное с историческим. А что нам мешает?..

Художники в Советском Союзе работали на государство, оно их учило, кормило, награждало и за ними присматривало. Задачи наглядной агитации и образы исторического времени тесно переплетались с заботой о хлебе насущном, без которого тоже не проживешь. Так было задумано. А что в ответ? Государственный заказ небрежно именовался среди художников халтурой, в отличие от творческих работ, которые считались настоящим искусством. Порыв вдохновения не терпит над собой диктата. Это известно, но границы здесь размыты и условны. Не исключено, например, что портрет Монны Лизы был такой халтурой эпохи Возрождения. Не факт, конечно, но ведь и так может быть. По части смыслов, как их понимают философы, здесь есть с чем поспорить, а примеров и сегодня достаточно (дальше мы их увидим). Халтура принималась однозначно и очень серьезно, без снисходительного отношения и насмешки. От нее сильно зависел семейный бюджет, это творческих людей очень дисциплинировало.