Николай Канев - Хроники последней войны

Касание. Снимаю ларингофоны, иду открывать. Лопасти вращаются на малых оборотах, но ветер от них ощутимый. Люди бегут, пригибаясь, придерживают фуражки и шапки. Первым полез толстый раскрасневшийся полковник. Следом еще два офицера ― их погоны прикрывают меховые воротники камуфлированных курток.

Полковник что-то кричит выведшему навстречу командиру, а тот, в свою очередь, так же громко, в самое ухо, главному пассажиру. Всему виной открытая дверь. При закрытой можно говорить тише и не драть горло.

В салоне появляются вооруженные до зубов десантники. Хмурые, темные, небритые лица, надвинутые на брови черные шапочки, обрезанные на пальцах перчатки, спаренные изоляцией магазины автоматов. Последний ― со снайперской винтовкой, прицел закрыт брезентовым чехлом.

Расселись. Задраиваю дверь, возвращаюсь на место. Земля отплывает. Буксуя, удаляется «Урал», а следом, будто крадутся ― пятнистые УАЗы.

– Режим?

Голос командира возвращает к приборам, заставляет сосредоточиться на показаниях.

– Норма.

На окраине изрыхленного артиллерией поселка приземляемся вновь. Пассажиров встречают два БТРа. Командир убавляет обороты до минимума. Чего-то ждем. Успеваю осмотреть вертолет снаружи, обиваю налипшие на ботинки комья грязи, возвращаюсь.

Наконец, подъезжает похожий на хлебовозку ГАЗ, и два солдата грузят шесть черных мешков. Это убитые. В одном из «грузов» край лопнул, а может, зацепили и порвали, ― вывалилась грязная скрюченная рука. Солдат быстро заталкивает ее обратно, виновато глядит на меня. Отворачиваюсь.

И снова плывем «под шторкой». Командир говорит: «Безопаснее», я вспоминаю песню Саши Розенбаума, где есть такие строки: «…Но надо добраться, надо собраться… если нарваться, то парни второй раз умрут».

Квадратик с трепещущими красными флажками, закрытая фура, почти родные Бражич и Буцко встречают борт. Вижу, как коровой ползет топливозаправщик МАЗ. Выхлоп из его глушителя стелется по земле как дымка и растворяется не скоро.

Степаныч и Городец уходят, а я остаюсь, жду, когда доползет заправка. Технари дождались разгрузки, ставят колодки, втыкают пробку в почерневшее сопло. Солдат-срочник прыгнул в грязь ― брызнуло из-под ног месиво, хлопнул дверью, спешит ко мне.

– Есть таблица?

– Так точно.

Лезет в карман бушлата, вынимает потрепанный лист. Смотрю запись техника ТСМ, прошу достать баночку и нехотя лезу сливать отстой с нижней точки бочки МАЗа. Керосин вонючий, шибает в нос.

– Давай под завязку.

Паренек разматывает шланг с заправочным пистолетом на конце, включает насос. Я открываю крышки правого и левого навесных баков. Солдат шустро залезает, начинает заправку.

Прошло две-три минуты, зажигается встроенный под стекло знак «бак полон». Он вопросительно смотрит, намеревается спрыгнуть, но я прошу подождать немного ― сейчас топливо стечет в правый бок, закрою крышку, и повторим в левый, иначе скопившийся воздух создает в правом иллюзию полноты, желательно открывать. Судя по лицу паренька, тут этого не делают, да и ни к чему, если летать близко. Другое дело ― раскат голой тундры, безграничность ее простора, необъятность.

Наконец закончили. Заполняю бланк по показанию счетчика МАЗа, ставлю роспись ― оригинал мне, а второй экземпляр ― заправщику. Солдат расписался, сунул листок в карман, прыгнул в машину и чего-то ждет. Не понимаю, делаю рукой знак «свободен».

– Садитесь, подброшу до вагончика.

– Благодарю.

Усаживаюсь поудобнее. В кабине тепло. На панели наклеена целая галерея полуобнаженных девиц ― длинноногих красавиц в полном наборе, от блондинок до рыжих.

– Раньше под ликом святых воевали, иконы несли, а теперь ― бабы голые. Вдохновляют?

– Когда это было, скажете тоже ― «лики святых».

Он давит на акселератор, высовываясь из машины, смотрит назад. Ему лет девятнадцать, не больше, а ведет себя уверенно, работает умело, без лишней суеты. Такие всегда на своем месте, будут делать, что прикажут, и ждать золотого дембеля. Только вот все меньше и меньше их ― не прячущих голову в кусты, способных отдать во славу Родине 730 дней своей молодости.

Молчим до самого вагончика. Сухо благодарю, спрыгиваю и, сбив с ботинок грязь на сваренной из уголка решетке, вхожу.

Наши сидят в первом помещении, смотрят новости. Присаживаюсь, расстегиваю бушлат, закуриваю сигарету, пытаюсь вникнуть в поток информации.

Оказывается, завершили окружение большой группы боевиков и бомбят без жалости и сострадания. Показывают эпопею с автобусами и заложниками, группу ОМОН ― разоруженную на блокпосту, барражирующие вертолеты.

– Наша пара, ― восхищается Михалыч. ― Лупят как, глянь! Так их!

«Крокодилы» действительно лупят. Кометы ракет тянутся белым шлейфом, врезаются в село, выбрасывая в небо груды обломков.

Дзынькает телефон. Сделав недовольную мину, Михалыч снимает:

– Так точно, здесь. Даю. ― Как флаг протягивает Степанычу: ― Тебя.

– Слушаю, Сухонин. ― Лицо командира делается сосредоточенным. Повторяет как заведенный: ― Есть, есть, есть.

Бросил трубку на рычаг, матерно выругался, поднялся с топчана:

– Михалыч, заводи свою колымагу, поедем на АДП.

«Вот и отдохнул, ― подумал я. Затушил окурок в пепельнице и направился к выходу. ― Можно было и не приезжать сюда, у вертолета подождать».

– Степаныч, уточни там, пожрать успеем? ― вмешивается Городец. ― Ей-богу, шеф, желудок к спине липнет. Вдруг голодный обморок случится?

– С тобой случится, не дождешься. ― Сухонин бормочет под нос, усаживается поудобнее и хлопает дверью УАЗа. ― Трогай.

Получив задачу, успеваем зайти в пропахшую жареным луком столовую, похлебать щей, съесть по тарелке макарон с котлетой и выпить по стакану горячего сладкого чая. Андрей справляется быстрее всех, вытирает салфеткой губы, смотрит на часы:

– Еще четыре часа нашей смены. Уложимся?

– Хм. ― Степаныч недобро ухмыльнулся. ― Спустись с неба, пилот! Сменщиков срочно вызвали, готовят вторую машину: ноль один двести семьдесят работать будет.

– Везет! ― воскликнул Городец.

– Какая разница? ― вставляю вопрос.

– Никакой. Нам везет, без работы не сидим. ― Он встает из-за стола, сгружает посуду на поднос, уносит к встроенному в стену окну, оставляет и заныривает по пояс внутрь. Я повторяю, скидываю.

– Оставь, ― улыбается Сухонин, ― он за посудомойщицей ухлестывает, поэтому и носит. Джентльменский повод, понял? Учись.

Мы со Степанычем закончили прием пищи, покинули просторный зал столовой и, ввалившись в машину, закурили.

– Несправедливо, ― дожевывая бутерброд, бурчит безопасник. ― Как пилотов кормят, ума не приложу? Лук не перевариваю, разносолов не дождешься, а придет бедный инженер, сунут рисовую кашу да уху из кильки естественного мора, с луком, чтоб не воняло падалью. Лучше бутерброд съесть ― сытнее.