Арт Мифо - Америго

– Вечером тут, наверно, твои рабочие будут.

– Подумаешь! Да пусть они в Океане идут мыться, если кто чего захочет сказать.

В этот раз Уильям решил, что если Элли – принцесса, то маму с ее высокой грудью и длинной шеей можно признать за королеву – когда она не слишком уставшая. Разумеется, книжные королевы обыкновенно купались не в подвале под струйками и двумя лампами, а в огромных, светлых бассейнах с пряностями и медом или даже горячих источниках под открытым небом. И хотя она была такая красивая и мягкая, она так часто посылала кого-нибудь на дно ужасного Океана; Уильям не слышал, чтобы кто-то всерьез осуждал ругательства из уст взрослых, но в книгах-то их было довольно мало, а титулованные особы не пользовались ими вовсе, поэтому мама была очень странная королева.

Устроившись высыхать в апартаменте, Уильям решил еще чуть-чуть подумать о Парке перед завтраком и был очень озадачен, когда вместо девочки по имени Элли к нему возвратился кислый запах страшного существа, которому они едва не попались той ночью в лапы. Тогда он отметил, что дурных мыслей это теперь не вызывает, только странный интерес – у Уильяма ведь была игрушечная фигурка островного тигра, который скалил свою пасть прямо так, как должен был скалить тот зверь. И вот Уильяму захотелось выяснить, действительно ли он издает такой запах, – тигр жил совсем рядом, под его кроватью.

Он скинул с себя цветистое одеяльце, стал на пол на четвереньки и потянулся за ящиком с игрушками.

– Уильям, ты же давно ходишь в Школу, – заметила мать, возясь с длинноносой туркой.

Мальчик высунул голову из-за нависшего одеяла и уставился на нее. Она почувствовала это и обернулась, вытирая забрызганные руки о зеленый передник.

– Мне кажется, тебе уже не нужны игрушки, – сказала она миролюбиво. – И твои глупые книжки уже ничему не научат…

И снова опустила руки в мойку; тонко зашипела водяная струя и задребезжала посуда, оставшаяся с готовки.

– Уильям! Тебе ведь скоро семь! – добавила она все же укоризненным тоном.

– И что с того? – внезапно возразил ей мальчик.

– Как что! – Мама так удивилась, что уронила вазочку для джема, и та брякнулась в мойку одновременно с ее возгласом, превратив его в устрашающий вскрик. Уильям вздрогнул. – Ты становишься взрослым, а значит, должен быть серьезным и слушать своего учителя, а соблазняться бестолковыми детскими россказнями взрослому вредно! Вот отец вчера не спал, про нимфов ваших рассказывал, которые с голой попой везде бегают и рисунки на ней рисуют… теперь храпит, бездельник, забыл, что к восьми будут гости!

– Подымаюсь сейчас… – послышалось бурчание с большой кровати.

– Но, мама, что ты говоришь! – пришел черед удивляться Уильяму. – Ты же сама их читала, разве нет?

– Только до пяти лет! – гордо отозвалась мать. – Или около того – уже не вспомнить… Потом я училась шитью! А вам обоим нужно объяснять, что вредно, а что полезно! Мальчишки.

«Опять с ней что-то не то, – сказал себе Уильям. – Может, я ей чем-нибудь надоел?»

– Я всегда думала, что буду шить одежду… Красивые платья из кружева и ситца! Сколько одежек сработала девочка! Правда, они даже на куклах не смотрелись, кроить я так и не выучилась… Что и говорить, завидую фрау Дайс!

Уильям под шумок опять нырнул в подкроватную прохладу, нащупал гладкую кромку и дернул на себя. Ящик грузно пополз на свет, бороздя шероховатые доски; гулкий, противный звук раздался по всей комнате. О мастерстве фрау Дайс матери пришлось забыть.

– Уильям! – возмущенно прикрикнула она, но голос ее тотчас же стал очень тонким и жалобным. – Рональд!..

Отец сел на кровати и, чтобы проснуться, похлопал себя по грубым, покрытым колкими черными точками щекам.

– Делай, что мать велела, – сказал он равнодушным басом. – Оставь этот ящик, а не то я тебе его на голову надену.

Около четверти девятого в дверь постучались.

– Создатели мои, творцы! – взволнованно зашептала мама. – Это, должно быть, пришел Господин! Но отчего так поздно?

Она устремилась ко входу. Рональд занял привычное место за столом. Стук повторился. Уильям, который благополучно стрескал уже свои картофельные оладьи, забрался на кровать и начал усиленно думать о всяких приятных вещах, потому что гостей он не любил.

– О, я уже иду! Открываю! – воскликнула Мадлен.

А за дверью стоял строгий голубой костюм. В нем, понятно, находился еще и человек, но человек был худой, как карандаш, и костюм висел на нем, как на вешалке; кроме того, физиономия была ужасно юная и непредставительная, с едва проскочившими жидкими усиками, так что Мадлен узнала именно костюм.

– Зайдите, – растерянно сказала она. – Господин…

Она ждала, что он вежливо объявит свою фамилию, но он вместо этого сделал два резких и широких шага внутрь, даже не пошаркав туфлями о половик, и очутился у стола. Хозяйка последовала за ним.

– Вы сядете вот здесь, – мягко объяснила она и выдвинула стул с противоположного конца, чтобы гость поместился спиной к окну и детской кровати; она знала, что Уильям будет за это благодарен.

– Ничего подобного, – возразил юноша. – Я очень тороплюсь и поэтому сяду ближе к двери.

И он бесцеремонно захватил место, которое хозяйка отвела для себя; та пожала плечами и отошла к плите. Небритое лицо Рональда на миг исказилось от негодования, но он с легкостью его выправил. Ему было не впервой, хотя манеры властителей обычно его так не сердили. Гость тем временем завладел крохотной серебряной ложечкой, предназначенной для поедания пирога, и звякнул ей о чашку, наполненную вкусным кофе.

– Ваш кофе похож на сквозняк, которых в этом прекрасном доме уже более чем достаточно, – неодобрительно заметил он. – Вас не предупредили, что я прибуду в восемь пятнадцать?

– У ваших друзей принято переступать мой порог ровно в восемь часов, – с неизменным почтением ответила ему Мадлен Левская. – Все было готово к восьми.

Господин покачал головой и ткнул ногтем в картонный верх клетчатой голубой коробочки, тот распахнулся, обнаруживая желто-бурую плитку фаджа. Он недоверчиво ковырнул ее, затем взялся за десертный нож, неумело покромсал плитку, выскреб уголок и отправил его в рот. Стоило ему прикусить, и его лицо сделалось не просто непредставительным, а прямо-таки злым и сплющенным, как у обиженного ребенка. Еще забавней стали смотреться его усики! Рональд сумел опять сдержаться – теперь от усмешки.

– У меня с этой стороны челюсти нетрудоспособен коренной зуб, – с достоинством, насколько того могло хватить в сплющенном лице, пояснил молодой человек.

– Сломался? – участливо спросила подоспевшая хозяйка. Она опустила поднос с пирогом посередине стола и села напротив гостя.