Арт Мифо - Америго

«А вдруг Элли – это такое же Благо, как и цветы? Ведь тогда получается, что учитель правильно не говорит о ней, – с тревогой подумал он, сидя, как прежде, у воды – в окружении гладких камней, на прилипчивом песчаном покрове. – Завтра спрошу у нее, можно ли забрать ее с собой».

Без Элли этот день тянулся, как вязкие конфеты, которые Уильяму преподносили в дни Праздника Америго. Конфеты все же никогда не были скучными и почти никогда горькими и неаппетитными (во всяком случае, если после праздников не приходилось сдавать его на растерзание зубному доктору; тогда-то он никак не мог думать о конфетах без горечи). Ему очень хотелось рассказать кому-нибудь о принцессе – но он понимал, что рассказывать некому. Родители решат, что он ее выдумал, учитель снова накажет его, а уж остальные дети просто поднимут его на смех. Теперь его слушали только воды во рву, безмолвные камни и песок.

Учитель в это время сидел на своей подстилке, прислонившись к широкому стану одного из деревьев. Он давно погрузился бы в блаженный сон, но ему мешала жалкая и почти неподвижная фигурка невдалеке. Он вздыхал, качал головой и нашептывал что-то в воздух, обращаясь так, по-видимому, к самим Создателям.

Все привело к тому, что появлению матери Уильям обрадовался еще больше обычного.

Родители подходили всей массой прямо к воротам Парка, и по низкому гулу их голосов ученики догадывались об их приближении еще на берегу. Заслышав этот гул первым, Уильям бросился к лестнице и проворно взбежал на палубу. Учитель, который намеревался прочесть ему короткое заключительное наставление, вынужден был подняться за ним и открыть ворота. Наставлять все равно было некогда – пора было пройтись по вверенной ему окраине Парка и созвать детей.

Мадлен ждала сына, как было условлено, в смежном переулочке – так им не приходилось искать друг друга в стремительно растущей толпе на маленькой площади. Она встретила его такими словами:

– Сейчас зайдем к фрау Бергер, а дома возьмемся за суп и все прочее. Пошли!

С вами наверняка бывало, чтобы все вокруг оборачивалось против вас, вопреки всякой логике, дважды кряду. И Уильям, поначалу обрадовавшись, тут же пожалел о том, что этот день продолжится именно так, а не как-нибудь иначе.

Мать нередко заходила по вечерам и воскресеньям в цветочный салон «Розалинда» (названный по имени фрау Бергер). На палубах в большом количестве водились искусственные цветы; эти цветы, как символы Благ острова, украшали заведения, учреждения и некоторые дома и апартаменты. Фрау Бергер продавала такие цветы Господам и собственникам за достойную цену. Фрау Левская никогда не покупала у нее цветов, только любовалась на них, из почтения к хозяйке… А Уильям все никак не мог понять, зачем нужно брать его в этот салон. Мама постоянно жаловалась цветочнице и рассказывала ей что-то, а потом опять жаловалась, и жаловалась в ходе рассказов, и рассказывала в ходе жалоб. Обе они повторяли одни и те же слова: «труд», «законы», «пресса», «кораблеоны», «доктора», «положение», «благополучие», а еще забавное слово «ратуша», похожее на какую-нибудь мохнатую зверюшку из Леса. В эти разговоры Уильям не вмешивался, и женщины совсем не замечали его рядом с собой. Конечно, если не считать приветствия от фрау Бергер: «Ах, так это Уильям, малыш! Так здорово подрос – вам так не кажется, милая фрау Левская?» Розалинда Бергер любила вставлять в самые разные места отрывистое и колкое слово «так», и это понуждало его думать о ткацком станке, с которым мама проводила шесть дней в неделю.

Прогулке же он был, пожалуй, немного рад. Чтобы попасть в салон фрау Бергер, им следовало дойти от дома до противоположного конца 3-й Западной, затем пересечь обширную центральную площадь. На этой площади располагалось внушительное здание с высокой четырехугольной башней, имеющей замысловатые очертания; вокруг него обитали яркие искусственные цветы на больших клумбах. Из клумб явно складывались какие-то символические узоры, но различить их могли только те, кто наблюдал с подходящей точки – из окон верхнего этажа или с обсервации на башне. Между их изгибами непрестанно маневрировали занятые люди в голубых костюмах, и там даже чаще, чем в других местах, слышалось слово «ратуша». За площадью, если Уильям и фрау Левская шли напрямик, сразу открывался Восток палубы, и если они выбирали нужную, 4-ю, улицу, то оказывались среди несравнимо спокойных рядов опрятных магазинчиков, салонов и ателье, где можно было заказать дорогие льняные брюки, приобрести новый портфель или несессер или сделать фотографию. На этой улице находилась и парикмахерская фрау Барбойц, и когда они приближались к горящей красным светом необычной вывеске (в фамилии Барбойц буквы «б» и «о» – кольца огромных ножниц, у той же буквы «б» вместо верхнего элемента – красный гребень в форме полудуги), Уильям начинал заметно подрагивать. Мадлен при виде этого кляла себя вечными муками в Океане за то, что не заставила его натянуть лишний слой одежды, даже если погода стояла безветренная и вообще – весенняя. Теперь бояться было нечего – вывеска не горела, парикмахерский салон был закрыт и не мог привлечь внимания матери. А вот электрическое сияние, излучаемое с купольного потолка салона «Розалинда», не гасло до глубокой ночи, и оттого с улицы казалось, что за витриной сохраняется солнечный день.

На сей раз они добирались до площади по длинной 1-й Северной улице, серой, неприветливо глазеющей на них с высоты плоских крыш. Возле этих апартаментариев никого еще нельзя было найти, разве что горстку реставраторов, озабоченных службой, или электротехников с динамическими фонарями. Не было тут и стариков – те выходили на мостовую после девяти, когда включались большие уличные фонари.

Центральная площадь и в сумерках жила деятельной спешкой; правда, здесь фонари включали раньше, так что они с матерью не столкнулись ни с кем из Господ. Впрочем, эти Господа суетились на площади так часто, что легко увиливали бы от столкновений и с завязанными глазами. 4-я Восточная улица, наоборот, пустовала. Только одна собственница разминулась с ними, стуча каблуками и отчего-то кутаясь при такой погоде в длинное пунцовое пальто. Уильям ее не заметил – они проходили в это время мимо закрытого салона фрау Барбойц, и он следил за тем, чтобы буквам-ножницам на вывеске не вздумалось загореться в неподходящий момент.

Немного спустя с правой стороны улицы вспыхнул другой, гораздо более яркий свет; салон «Розалинда» имел стеклянный фасад. Внутри было еще ярче, нестерпимо ярко; Уильям повертел головой. Из-за зеркальных перегородок, установленных по всему салону, мальчику мерещилось, что салонов сразу несколько и все они непостижимым образом складываются друг в друга – словно цветные фигурки, вырезанные на страницах тех книг, которые он рассматривал очень-очень давно, когда ему было три года или и того меньше. Книги приносили удовольствие, но от теперешнего зрелища его стало слегка подташнивать. Из-за зеркал появилась женщина в броском пурпуровом плаще и с золотыми завитками вокруг лица, и тогда он уже совсем пригнулся к полу и как-то болезненно мыкнул.