Наталья Богатырёва - Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

Через час от Ларисы поступил материал с названием «Убийство или оборона?», где в противовес официальному мнению высказывался ряд сомнений, основанных на здравом смысле и на документиках от Лёхи Вершкова. Тех самых, которые накануне они обсуждали с Аллой.

– Другое дело, Лебедева. Давно пора бы уяснить, что имеет ввиду начальство, говоря об официозе. – Лизетта теперь находилась во вполне благодушном расположении духа.

Ладно, посмотрим, мадам Вешкина, что ты запоешь, когда Триш уже с тебя спрашивать начнёт…

Этот день оказался для Ларисы особенно «писучим». Бывает, что часами не удаётся поймать нужную нить повествования, корреспонденция никак не складывается в стройный логический рассказ. И, сколько ни сиди, ничего путного так и не выходит: куце всё, скучно, тема не поддаётся. Сокольский, читая такой опус, не одну сигаретку в сердцах выкурит. Вернёт на доработку со словами: «Это ты, член Союза журналистов, накалякала, или твой сынок-шестиклассник?»

Увы, в последнее время провальные статейки получались у неё чаще, чем хотелось. Не способствовал редакционный климат полёту фантазии…

Зато сегодня Лебедева был в ударе. Кроме суда, успела сделать ещё живенький репортаж с открытия долгожданного опорного пункта милиции в заречном микрорайоне. Не забыть бы напомнить фотокору Диме Куваеву, чтобы вовремя забросил в секретариат кадры, нащёлканные с неказистого фасада новой милицейской цитадели. Написала парочку обширных информаций о раскрытии экономических злодейств – результат похода в ОБЭП. И, конечно же, на потеху всему «Обозу» выдала историю о недавнем митинге с лозунгом «Ельцин – дурак».

Откуда такой творческий подъём, Лариса и сама не знала. Вернее, не хотела признавать, что посиделки с Ниловой некоторым образом ослабили гнёт на душе. Она окончательно решила, что пойдёт на обстоятельное объяснение с Сашей Деповым, возможно, даже на сближение… И с некоторым трепетом ждала встречи, обещанной Аллочкой.

Лизетта слово сдержала: сама пошла к Тришу «пробивать» материал по суду. До конца дня время ещё было, и Лариса решила сбегать к маме и сыну. Сашки дома не оказалось, поехал знакомиться с работой одной из городских ТЭЦ. Она вспомнила, что и сама когда-то бывала там с экскурсией. Правда, ничегошеньки не уразумела в технической части, но была впечатлена размахом и мощью электростанции. Таких машин ей видеть ещё не приходилось. Они с подружками много снимали её новым, всё же подаренным папой фотоаппаратом, а потом выпустили стенгазету. Газета имела успех и долго висела в классе.

И сейчас они с мамой весело вспоминали о её детских шагах в журналистике.

– Знаешь, а ведь у меня даже сохранились некоторые фотографии из той вашей газеты – вдруг сказала мама. Она достала из кладовочки (кильдымчика, как её называли в семье) Ларисин школьный ранец, и извлекла из него конверт с теми давними поблекшими фотками. Вот стоит в пушистой шубке Люсьена – красотка Люська Белодед. Стоит, как модель Диора, а никому и невдомёк, что изумительную эту шубку ночью переделывала из старой сестриной дошки Люськина мама-рукодельница. Вот надменная черноокая Римма, по которой сохли все старшеклассники-евреи и даже один молоденький учитель. Римма из богатенькой семьи, её маме-врачу колоть иголками пальцы не надо, фирменная шуба куплена со складов центрального универмага. Ой, а вот и сама Лариска, только не в шубке, а в ребячьем ещё пальто из «Детского мира». Подружки уже вытянулись и смотрятся девушками, а она – пацанка-пацанкой, малорослая, с узенькой мордочкой. Только глаза те же, с особым косым разрезом – ни с кем не спутаешь.

Где вы, мои верные однокашницы, с которыми оттрубила всю десятилетку?

Люська сразу после выпускного выскочила замуж за какого-то возрастного деятеля искусств и канула в столичной сутолоке. Римму после института родители увезли на историческую родину, откуда письма не идут. А тогда, в том сумасшедшем юном марте казалось, что для них и город этот, и школьная дружба – на века.

– Мама, мамочка, какая же ты умница! У меня от школы почти никаких фоток не осталось, я об этой стенгазете и думать забыла, а ты столько сберегла! Спасибо, спасибо тебе!

– Ничего, теперь твоя очередь хранить для сына его школьную память. Ты его первые тетрадки не потеряла?

Лариса пристыженно потупилась: она совершенно не помнила, куда засунула скудный архив своей собственной семьи. Всё понимающая мама, сказала:

– Да не силься вспоминать. И Сашкины дела все у меня. И папины, и твоих дедушек с бабушками. Это главное наше стариковское занятие – смотреть фотографии прошлых дней да вспоминать. А у вас, молодёжи, сегодняшних дел полон рот.

– Мамочка, кстати о делах: побежала я. Надо очередной материал к выпуску готовить – Лариса быстро оделась и уже целовала мать в сухонькие щёки.

– Ты бы, Лара, хоть иногда свои публикации нам с Сашкой приносила. А то мы толком и не знаем, что ты там пишешь. А сыну твоему знать следует. Чтобы гордился матерью-то!

Вешкина ещё была у Триша, когда Лариса вернулась в редакцию. Чтобы не маяться ожиданием решения верхов, она решила заскочить к Смешляевой – выведать последние сплетни.

Рабочий день склонялся к концу, и глаза Таньки недвусмысленно блестели. Масляным был и слегка затуманенный взгляд Васечки Толстоганова, спортивного обозревателя и соседа Смешляевой по кабинету. Основа хорошо пригнанного тандема Таньки и Васечки всем была хорошо известна: она держалась на страсти к рюмке. Пропускали по маленькой почти ежедневно, но в обычные дни этим и ограничивались. Зато в газетный день, когда верстка и вычитка полос затягивалась допоздна, эта парочка нередко выползала из редакции на кочерге. В последнее время всё чаще то одинокая Танька, то холостой Васечка набирались до такой степени, что оставались ночевать прямо в своём кабинете.

Тришу было известно об этом производственном пьянстве, загулов он не одобрял, хотя и делал поправку на особенности творческих личностей. Главред неоднократно устраивал обоим дисциплинарные выволочки, лишал премий и отправлял в отпуска в кислом феврале. Однако более кардинальных мер принимать не решался.

Во-первых, что Танька, что Толстогонов исправно наполняли газету половодьем знаков. Материалы клепали хотя и сомнительного достоинства, зато многочисленные и в срок. Танька толклась в газетах уже не один десяток лет, имела тучу связей в разных конторах, и была в курсе всех городских новостей. Васечка тоже примерно окучивал свою поляну, доставляя эксклюзивные сплетни спортивного мира.

Во-вторых, Толстогонов был закадычным другом-приятелем Володьки Ниткина (который, кстати, тоже время от времени присоединялся к «расслабухам» этого кабинета). Они вместе учились на литфаке, вместе трубили в одной из заводских многотиражек, где и обзавелись полезными, а ныне и высокими связями. Когда Ниткин утвердился при Трише в роли серого кардинала, он потребовал взять в штат и Васечку. И теперь Триш опасался указать на дверь дружбану Натаныча и самого Курилова. А Васечка всеми силами покрывал и прикрывал свою собутыльницу Смешляеву.