Валерий Коновалов - Куст белого пиона у калитки

– Мне кажется, вы ошибаетесь, – не согласился он, невольно втягиваясь в обсуждение. – Сколько, вы говорите, всего израсходовано? … Та-а-к… (он написал цифру на полях тетради) У вас калькулятор есть?.. Впрочем, в столбик надежнее… Хм… Мы не так нули сокращаем, что ли?… сумма действительно значительная получается. Наверное, тут средства и частных инвесторов имеются в виду. Ну-ка ещё раз… Для простоты округлим: скажем, нас сто миллионов. И, скажем, триллион… Триллион – это сколько же нулей?

– Двенадцать, – послышался голос Инны Михайловны, мамы Тёмы, которая вошла в комнату за какой-то надобностью.

Сергей Алексеевич смутился и промямлил что-то вроде: вот, отвлекает сынок от темы. Снисходительного тона, впрочем, не получилось. Наоборот, вышло нечто заискивающее.

– Понимаешь, – делился он с женой в тот же день, – нехорошо как-то получилось. Наверняка мужу вечером скажет: мы ему деньги платим за то, чтобы он правописанию сына учил, а он нули вычитает.

– В самый неподходящий момент вошла, чтоб ей, – подытожил он сокрушенно,

– Не занимайся самоедством, – возразила жена. – Всё будет нормально. Ты только одевайся прилично: не забывай, что встречают по одёжке.

– Понятное дело, – согласился Сергей Алексеевич, – Они преподу, который до меня ходил, по этой причине, кажется, отказали. Какой-то заслуженный учитель, старичок, Борис Матвеич. Юноше, видите ли, не понравилось, что от него постоянно «то щами, то чесноком» пахло. Мать проговорилась. Ты в суп сегодня чеснок клала?

– Это от щей из квашеной капусты пахнет, а я тебе из свежей готовлю.

Сергей Алексеевич для пущей убедительности всё-таки открыл холодильник, достал оттуда кастрюлю, снял крышку и стал нюхать.

– Ты бы лучше оправу для очков себе новую купил, – посоветовала жена, а то носишь – у Бориса Матвеевича, наверное, и то приличнее. У меня же был бонус в салон – так не пошел, упёрся.

– Знаю я ваши бонусы: одной рукой оправу дают якобы бесплатно, второй – к тебе в карман залезают. Я не миллионер, чтобы всех этих проходимцев содержать.

Сергей Алексеевич лукавил: он, как и всякий молодой человек, совсем не был против эстетики, но всё было подчинено заветной цели – покупке нового, уже собственного, а не от родителей, авто.

– У меня в носу ничего там не произрастает? – спросил он. – Представляешь, этот чудак Тёма говорит, что ему очень хотелось выдернуть у Бориса Матвеича торчавший волосок. Когда такое в голову лезет – не корней с чередующимися гласными. Помнишь художника на Левитановских чтениях в Елисейкове?

Волосы, торчавшие вениками из носа творца, стали причиной того, что Сергей Алексеевич не решился купить у него картину. Впрочем, и денег было жалко, ведь тот шутки шутить не любил – заломил нечто совместимое лишь с астрономией за творческий продукт. Вероятно, решил одним махом покончить со своими материальными проблемами, выбрав в качестве жертвы молодоженов.

– Тебе ещё рано, – успокоила супруга, – это только у стариков бывает.

Второе занятие не задалось сразу. Ещё в прихожей Сергей Алексеевич спросил Тёму, встретившего его с колодой карт в руках, об успехах в школе, и Инна Михайловна, находившаяся тут же, поведала, что в последней, итоговой по теме работе тот наделал «кучу ошибок». Неприятность состояла в том, что работа была на материал, который они брали с Тёмой в прошлый раз. Пахнувший кислыми щами и чесноком Борис Матвеевич тут был ни при чём. «Незачет», – мысленно констатировал Сергей Алексеевич, обругав подопечного самыми недобрыми словами.

Неудача в школе никоим образом не отразилась на настроении ученика, который уже с первых минут порывался показать Сергею Алексеевичу карточный фокус. «Мне трудно писать сегодня, – объяснил он невозможность выполнения письменной части, – у меня кисть руки болит». Пришлось войти в положение. «Ушибли, поранили?» – для приличия изобразив на своём лице участие, спросил Сергей Алексеевич. «Я сегодня весь день в карты тренировался, – искренне надеясь на понимание, пояснил Тёма, – рука онемела. Даже шевелить больно, видите?» Пришлось выполнять упражнение устно. Причем занемогший ученик время от времени машинально брал со стола колоду, которая в его «онемевших» руках начинала вести себя как живая: карты то выстраивались в гармошку, перетекая из одной руки в другую, то превращались в двухуровневый веер, то вдруг разделялись на несколько колод, которые удивительно ладно складывались в ту или иную фигуру. Помятуя о предыдущем опыте, Сергей Алексеевич холодно пресек несколько очередных попыток «показать фокус», но в конечном счете пассионарность взяла верх и пришлось согласиться на передышку. Для «разогрева» Тёма, предварительно выпросив у Сергея Алексеевича тысячерублевую купюру, помахал ею у него перед глазами, несколько раз сложил, развернул и… безжалостно порвал на глазах у собственника. Затем скатал кусочки в комок и отдал ему же «на хранение». После произнесения какого-то заклинания фокусник попросил вернуть безвозвратно обесцененную бумажку. Купюра оказалась хоть и помятой, но целой, и успокоившийся Сергей Алексеевич убрал её в портмоне. Затем был продемонстрирован собственно карточный фокус, но с тем же результатом: в руках у Сергея Алексеевича оказалась совсем не та карта, которую он предполагал увидеть. «Наверняка тут простой ответ имеется», – подумал он и попросил повторить фокус. Он отложил в сторону учебник, ручку, тетрадь, будто они мешали ему сосредоточиться, и впился глазами в руки Тёмы. «Делаю раз!.. – Тёма положил карту рубашкой вверх. – Делаю два!..» Рядом легла вторая карта… «Делаю три!» – сказала Инна Михайловна.

Сергея Алексеевича больше к Тёме не пригласили. Впрочем, после того, что случилось, это не казалось сюрпризом. Конечно, ему было крайне досадно обнаружить в своём портмоне фальшивую тысячерублевую купюру (в верхнем правом углу, вместо слов « БИЛЕТ БАНКА РОССИИ », было написано « БАНК ЛОХОВ РОССИИ »), но он вполне понимал справедливость такого решения.

«Лучи полуденного солнца, играя бликами в небольших волнах и мелкой ряби, создаваемой бризом, слепили глаза и, отражаясь на песчаной дне у берега, делали его похожим на мрамор», – по привычке отметил Сергей Александрович и тут же признался себе: «Тяжеловесно. К тому же и непонятно, дно мраморное – или берег. Писать нужно проще». Он сделал ещё несколько шагов, чувствуя, как вода поднимается по нагретому солнцем телу, оттолкнулся ногами от дна и поплыл.

Сергей Александрович, преподаватель литературного института, взрослый, если не сказать пожилой человек, приехал на остров по настоянию жены, захотевшей провести остаток лета и начало осени в Греции. Отель был не из дешёвых, сервис качественный, отдыхающие – люди спокойные и большей частью семейные. Температура воздуха редко поднималась выше тридцати градусов, и поэтому Сергей Александрович, любивший тепло, но не жару, чувствовал себя физически вполне комфортно. Но вот комфорта душевного не испытывал, и уже давно – с тех пор, как понял, что писать то, что ему самому казалось бы достойным, уже не может. Он был в том творчески незавидном состоянии, когда кажется, что всё давно уже написано и описано. Раньше он успокаивал себя тем, что не попадается достойный сюжет, замучила текучка, но, когда сюжет, часто взятый из жизни, возникал, он, будучи честным в этом отношении человеком, ясно видел, что все, что у него выходило, напоминало повтор его же самого, когда он чувствовал задор, присущий художнику. А между тем он читал курс лекций будущим писателям и публицистам, был известным в своих кругах автором, и жить лишь багажом прошлого ему было некомфортно, стыдно. Стыдно перед коллегами, особенно его возраста и статуса, время от времени публиковавшимися. Их статьи, монографии, художественные произведения казались ему талантливыми и достойными уже потому, что не он писал их.