Лев Аваев - Катабасис

– А крестик зачем носите?

– У меня просто родители верующие.

Я уже оплатил покупку и решил распрощаться с девушкой.

– Спасибо, было весьма интересно.

Довольно забавно, как у людей могут мирно уживаться под одной крышей неоязычество и христианство. Человеческое сознание весьма пластично в вопросах веры, люди веруют, ибо абсурдно, и в этом нет ничего удивительного – очевидные и правдоподобные вещи не требуют особой веры. Куда интересней верить во что-то абсурдное. Эта мысль мимолетно пронеслась от одной стенки моего черепа до другой, и я уже о ней забыл, когда выходил из магазина. Но, поднимаясь в своем видавшем виды лифте, я вновь о ней вспомнил, когда увидел коряво нарисованную свастику, рядом с которой расположилась надпись «Heil Giger!», и тут я на секунду представил, как бы выглядел «Чужой», если бы в фильме космические славяне боролись за чистоту своей расы с пришельцами из глубокого космоса, похожими на гостей с ближнего востока. Не знаю, как вы, а я бы на такое посмотрел. Когда я зашел в прихожую, я уже оттуда услышал, как на кухне храпел Андрей. Не став его будить, я поставил кулёк с водой на тумбочку в коридоре, прошел в свою комнату и рухнул в кровать не раздеваясь. И как только моя голова коснулась подушки, я мгновенно уснул.

Приснившейся мне в тот день кошмар я запомнил весьма отчетливо. Думаю, Юнг смог бы написать небольшое эссе, проанализировав мое ночное видение.

Я оказался на возвышенности перед иконостасом в небольшой каменной церкви. Одет я был, как священник. В руках у меня была чаша с вином, а перед ней стоял прихожанин, за которым выстроилась еще целая очередь. Скрещенные на его груди руки напоминали длани египетского фараона, только вот в них не было крюка и плети. Ничего вроде бы необычного, но тут в моей руке не оказалось чаши, и губы мирянина смачно чмокнули нечто похожее на балалайку, отчего у того глаза аж на лоб полезли. На этом моменте паства испуганно зароптала, и святые с фресок на стенах с неиллюзорным неодобрением посмотрели на меня или, во всяком случае, мне так показалось. После этого из-за иконостаса будто по щелчку пальцев вышло четыре стареньких бабульки в разноцветных вязанных балаклавах и оранжевых балахонах. Каждая из них держала какой-то инструмент: кто бас-гитару, кто синтезатор. Я взирал на все происходящее с удивлением не меньшим, чем прочие посетители храма. И тут одна из «музыканток» уверенным шагом вышла на середину амвона и громким, хрипловатым голосом закричала в микрофон: «Эта песня для самых лучших прихожан в мире!» Но вот какой именно храм она назвала, я уже не услышал, потому что неведомо по чьей воле мои руки сами собой заплясали по струнам мой электробалалайки. Звуки слились в чудовищную какофонию, за которой едва ли можно было что-либо расслышать. Но слова песни будто бы лились мне в душу, и я их слышал не умом, а сердцем. Содержание было примерно такое:

На этом моменте прихожане ринулись к нам всей толпой, видимо, не выдержав столь откровенного богохульства в Божьем доме. Или это ритмичные звуки моей балалайки ввели их в религиозный за́мок? Меня окружило человек тридцать, все они толкались и пихались, желая первыми дотянуться до меня. Расправа обещала быть немилосердной. Они начали рвать мою одежду и остервенело кусать и царапать меня. Но когда к обезумевшим людям пришло понимание того, что так легко человека не разорвать, ведь плоть отличается прочностью в известной мере, в толпе засверкали ножи, молотки и вилки. Интересно, откуда у паствы во время литургии взялись вся эта кухонная утварь? Как только мои кости захрустели под ударами молотков, а в левый глаз воткнули вилку, я проснулся.

Все мое тело покрывала холодная испарина, а в конечностях не унималась дрожь, будто через меня пускали разряды тока. Я посмотрел на часы, было уже три часа ночи. Заснуть снова не смог и в полудремотном состоянии провалялся до самого утра, потому что бесформенные впечатления о моем ночном наваждении отравляли все мои последующие часы в постели.

Кошмары – это, конечно, замечательно, но вот пропиликал будильник, обозначив тем самым, что мне пора идти трудиться во благо общества и моего холодильника. Я приподнялся над кроватью, голова сильно гудела, но работодателю глубоко плевать на ваши ночные пертурбации, если в них ничего не сказано, как повысить производительность труда или под каким предлогом не дать работнику премию. Поэтому я растолкал Андрея, который бубнил какую-то белиберду сквозь сон: он бурно спорил, пытаясь скинуть цену на какой-то товар. Сложно было понять, что именно он хотел купить, но оно ему было нужно позарез, и он не стеснялся в выражениях.

– Андрюх, давай на подъем, труба зовет, – крикнул я, добавив веса своим словам тычком в бок.

– Ты че, пёс, да я месяц назад брал в полтора раза дешевле!.. Чёрт, Костя, это ты… Ща, встаю.

– Давай, ускорься, а то я на собеседование опоздаю.

На слове «ускорься» у него лукаво заблестели глаза. Этот незначительный факт навел меня на подозрения, что я не так хорошо знаю своего друга, как следовало бы его узнать за все то время, что мы с ним знакомы. Но если в современном мире порядочный семьянин может оказаться маньяком-педофилом, то почему буддист не может оказаться торчком, сидящим на метамфетамине? «Catholic in the morning. Satanist at night», как говорят в Германии.

Мы вместе вышли на улицу, попрощались и пошли в разные стороны. Я направился в сторону ближайшего входа в метро. Пройдя несколько кварталов, я вошел в вестибюль станции и будто оказался в другом мире подобно Алисе, запрыгнувшей в кроличью нору – в мире прошлого, которое дает о себе знать через советскую архитектуру послевоенного периода. Я провел карточкой по считывателю турникета, и три хвоста цербера провернулись, чтобы впустить меня в длинную глотку метрополитена. Медленный спуск вниз заставляет задуматься о прожитой жизни. Будто лестница Иакова, эскалатор медленно спускает тебя с небес на землю, а мимо проплывают подсвеченные белым внеземным светом щиты с рекламой, которые показывают эпизоды из твоего прошлого. Вот ты едешь в «дитячий табір з дворазовим харчуванням для дітей від трьох до шести», где впервые поцеловался с девочкой, затем твои родители берут ипотеку под «квартиру з просторою кухнею в районі з розвиненою інфраструктурою», где ты поступаешь в школу, заканчиваешь университет, потом ведешь «в ресторан з українською та італійською кухнями і приємними цінами» девушку, которая тебя бросит через пару месяцев, после чего ты идешь в ломбард, чтоб «отримати гроші «під заставу чого завгодно», чтобы оплатить съемную квартиру после того, как тебя уволили, пьешь «пиво «Рогань» з друзями» (на самом деле один), заедая сникерсом, после делаешь отчисления в «приватний пенсійний фонд, щоб гордо зустріти старість» и… уже стоишь у подножия эскалатора, который продолжает неустанно перебирать ступенями в бесконечном цикле рождения, старения и смерти.