Дмитрий Данилов - Саша, привет!

Господи.

Ох.

В общем, снял он наконец эту свою трудную, неподчиняющуюся обувь и вошёл в кухню. В кухне всё это время сидела его жена и наблюдала за его мучениями с курткой и шнурками.

Будем считать, что жену зовут Света.

Света просто сидит с ноутбуком за кухонным столом. До прихода Серёжи она что-то делала с ноутбуком, вводила в него какую-то информацию и анализировала выводимую информацию, а с момента появления Серёжи стала наблюдать за его мучениями.

Серёжа садится за кухонный стол напротив Светы. И между ними происходит следующий разговор:

– Ну как, приговорили?

– Ну, типа, да. СК.

– Ну, там, типа, других вариантов и не было, я так понимаю.

– Ну да.

– Можно не расстраиваться особо?

– Да, можно и не расстраиваться. А можно расстраиваться.

– Ты у нас теперь приговорённый.

– Не обязательно мне об этом напоминать.

– Туалет-то хоть будет?

– Света, какой туалет? Мне положено сейчас с ума сходить, а не тебе. Мне так кажется, нет?

– Ну как же. La toilette du condamné (произносит с хорошим французским произношением) . Помнишь, у Гюго? Он ещё был большим противником смертной казни. СК, как бы сейчас сказали. Эгейнст Си-Кей. Condemned lives matter (произносит на хорошем английском) .

– Свет, ты это. Я, конечно, ценю твой юмор, как всегда.

– А, типа, не вовремя.

– Ну, ты знаешь, немного да.

– Так что, будет la toilette du condamné ? У Гюго это ярко описано. Срезание ворота рубахи и срезание всех волос на голове. Чтобы гильотина как-нибудь не затормозила, не запуталась в ткани и волосах.

– Ты, Света, хорошая, добрая девушка.

– Серёжа, ну я как-то стараюсь не сойти с ума и не вот это вот всё. Мог бы и оценить.

– Да… спасибо. Я, в общем, понимаю. Может быть, глупо и даже смешно звучит, но, знаешь, как тебе сказать, и мне сейчас трудно.

– Расскажешь?

– Ну… они пока так, без подробностей. Подробности будут потом, надо идти на, как его, это, собеседование, что ли, в Комбинат. Там всё расскажут.

– Это называется Комбинат?

– Да. Ну а так пока ничего особенного не рассказали. Это всё известно. Никаких палачей, пулемёт расстреливает автоматически неизвестно когда. Гуманная казнь. Это мы и так знали.

– Ну да.

– Говорят, условия хорошие, как в гостинице.

– Ну хорошо. Хоть это.

– Я это… можно я у тебя поживу до конца мая? Не помешаю?

– Да живи, конечно. Видишь, Серёжа, как хорошо всё вышло – не надо разводиться, квартиру снимать. Без этих вот всех хлопот. Во всём есть свои плюсы.

– Света, ты, конечно, умеешь поддержать близкого человека в трудную минуту.

– Ну, ты уже, к сожалению, не особо близкий мне человек, хотя, конечно, по старой памяти… И я уже, кажется, сказала, что изо всех сил пытаюсь не сойти с ума и как-то нормально с тобой разговаривать.

– Света, я это ценю.

– Спасибо.

Света в университетской аудитории читает лекцию. В зале небольшое количество студентов. Среди них – очень красивая девушка, которая присутствовала некоторое время назад в зале суда.

Света ходит с указкой вдоль доски:

– Он был совершенно ни о чём, как можно было бы сказать современными словами. Маленький литератор, малозаметный, тихий маленький человек. Правда, каким-то удивительным образом он сумел при своей недолгой жизни опубликовать практически всё им написанное. Ну вот так как-то получилось, как-то так тупая советская цензура проглядела совершенно чуждого ей писателя. Но сначала проглядела, а потом и доглядела. В 1936 году на собрании ленинградских писателей его подвергли жесточайшей критике. Назвали прямо вот антисоветчиком. Дикие совершенно слова говорили. Прямо вот размазали по стенке. Он вышел на трибуну, сказал, что не может со всем вышесказанным согласиться. И ушёл.

И ушёл, понимаете.

И ушёл. И ушёл.

( Спускается к студентам. )

И ушёл! И ушёл!

Подходит к ряду, в котором сидит очень красивая девушка, о которой мы уже говорили. Держа указку за тонкую часть, бьёт ею о стол, за которым сидит девушка:

– И ушёл! И ушёл! И ушёл!!!

Света яростно колотит указкой о стол, пока указка не разбивается вдребезги.

Девушка сохраняет неподвижность. Света выходит из аудитории.

Серёжа в университетской аудитории читает лекцию. В зале небольшое количество студентов. Среди них – очень красивая девушка, которая присутствовала некоторое время назад в зале суда.

Серёжа ходит с указкой вдоль доски:

– Понимаете, советская литература была таким коллективным мороком. Что-то писалось, люди работали, даже иногда создавались выдающиеся произведения. Даже, может быть, великие. Но в целом это было какое-то такое, понимаете, блуждание в темноте.

Кто-то из студентов тянет руку:

– Сергей Петрович, а можно вопрос? А правда, что вас к смертной казни приговорили?

Серёжа кладёт указку на стол.

– Да, правда.

Серёжа выходит из аудитории и слышит, как ему вдогонку звучат аплодисменты.

Мы видим, как Серёжа идёт по пешеходной дорожке к дому, идёт по тротуару вдоль дома, подходит к подъезду. Дом обычный, современный, многоэтажный, не элитный, не бизнес-класса, но и не старый, брежневский или хрущёвский, просто относительно современный московский многоэтажный дом, серии П3 или КОПЭ или П44Т, что-то примерно такое. Этажей в доме много – ну да, он же многоэтажный. Серёжа подходит к подъезду, набирает номер квартиры, раздаётся пищащий звук, Серёжа входит в подъезд, кивает консьержке, она не реагирует, идёт к лифту, вызывает лифт, нажимает кнопку нужного этажа, лифт подъезжает, Серёжа поднимается на нужный этаж, дверь нужной квартиры уже открыта. Серёжу встречает его мама.

– Ну, здравствуй.

Серёжа повторяет те же мучительные действия с одеждой и обувью, которые он совершал у себя дома, или дома у жены, мы тут не будем уточнять, опять эта мучительная возня с рукавами и шнурками. Вот это всё опять. Мама молча смотрит на мучения Серёжи. Они рано или поздно заканчиваются. Мама приглашает (жестом или голосом – трудно сказать) Серёжу на кухню. На кухонном столе стоит бутылка виски, два стакана для виски, больше на столе ничего нет. Мама начинает говорить.

– Ну что, всё решилось?

– Ну да. Расстреляют меня.

– А что там за процедура?

– Ну, там сложно всё. Стреляет пулемёт при выходе на прогулку, стреляет автоматически, когда стрельнёт – неизвестно. То ли быстро, то ли через кучу лет. Говорят, можно и всю жизнь прожить.

– Жизнь прожить – не поле перейти. Всё-таки очень глупое это стихотворение у Пастернака.

– Мама, ну давай Пастернака обсудим.

– Давай. А что. В целом хороший поэт был, правда, были у него проблемы со вкусом и чувством меры, ну, с другой стороны, у кого их не было. И нет.