Дмитрий Жданов - Слабый пол

Ветер усилился, а косой дождь разошелся в настоящий ливень, укрыться от него на этом балконе было невозможно. Я обругал Инну, за то что она до сих пор не впустила меня, затем обругал себя, что затеял все это, и наконец обрушил свой гнев на природу.

Я вжался в угол и подогнул ноги под себя, но все же кроссовки быстро промокли, а я замерз. Мне захотелось напомнить Инне, что я сижу у нее на балконе под проливным дождем, и я снова начал стучать в окно. Она отодвинула штору и долго смотрела на меня. Я жестом показал, что весь сырой и замерз, а Инна лишь пожала плечами и опустила шторы.

Дождь закончился через полчаса, и именно в тот момент, когда упала последняя капля, окно вновь освободилось от штор. Инна не могла заехать на порог балкона, чтобы открыть дверь, поэтому исчезла на минуту из комнаты и вернулась со шваброй в руке. Палкой от швабры она повернула ручку двери в открытое положение, я вошел внутрь.

Сырой насквозь, я замер на пороге, не зная, что делать, и на секунду потеряв самообладание.

– Раздевайся на балконе и иди развесь вещи в ванной. Когда мама придет, ты должен быть сухой. А потом забери свои деньги и вали отсюда, – грубо, впрочем, как и всегда, сказала мне Инна.

– За этим я и пришел, – ответил я ей и, не раздеваясь, прошел в ванную, сняв лишь кроссовки и оставляя сырые следы на линолеуме. – Слушай, я не понимаю твоей агрессии. Если ты не хочешь, чтобы я ухаживал за тобой, не надо, просто открывай мне дверь, и все. Я буду сидеть в комнате ниже травы, а ты будешь в другой. Мы даже не пересечемся за день.

– Заткнись, я не хочу видеть тебя. Ты думаешь, я ничего не могу? Думаешь, я беспомощная? Не пойти бы тебе в жопу! Вы все так думаете: и мама моя, и сестра, вечно присылают мне каких-то сиделок, сами ни черта не знают.

– Я прекрасно понимаю, что ты можешь справиться сама. И я скорее осуждаю твою мать, чем поддерживаю, но и ты меня пойми. Я просидел без работы три месяца, сейчас мне едва хватит денег на еду. Скоро я получу аванс от твоей мамы и оплачу квартиру. Если бы у меня была возможность ухаживать за старой бабкой, я бы ушел к ней, потому что тебе моя помощь действительно не нужна. Но такой возможности нет. Я так понимаю, что твоя мама чересчур опекает тебя, и эти сиделки только все усугубляют. Так что предлагаю договор. Я просто прихожу к тебе и отсиживаю свои положенные восемь часов. Мы не трогаем друг друга. Если тебе будет нужна моя помощь, я помогаю, не нужна – сижу ниже травы в соседней комнате. Я получаю деньги, а ты – свободу от сиделок и дотошных теток, пытающихся вытереть тебе жопу. Останутся довольны все: и ты, и я, и твоя мать, – все это я говорил ей из ванной, умываясь горячей водой и рассматривая свое лицо в зеркале. Закончив, я в одних трусах вышел на кухню и поставил греться чайник. Я весь продрог, и все, что мне сейчас хотелось, – это горячий кофе.

Инна появилась в кухне практически следом за мной:

– Я согласна, – сказала она и, рассмотрев меня с ног до головы, едва заметно улыбнувшись, снова скрылась в своей комнате.

«А она ничего, – подумал я. – Просто немного обиженная».

Я приготовил поесть и предложил Инне, она согласилась, но при условии, что я принесу еду ей в комнату. Все так же расхаживая по квартире в одних трусах, я подал ей макароны с мясом.

– Так и будешь маячить тут голый?

– Пока вещи не досохнут.

– Лучше уйди, не порти мне аппетит, – она сказала это, повернувшись ко мне спиной и уже начиная жевать, с максимально серьезным видом, но я почему-то подумал, что она улыбнулась, и, от этого улыбнувшись сам, ответил:

– Больно надо!

Как только вещи досохли, я оделся. С Инной в тот день мы больше не разговаривали. Но я чувствовал, что теперь все пойдет как надо.

– Значит, у тебя новая работа! Поздравляю, опять бабушка лет семидесяти восьми?

– Нет, молодая девушка, ей двадцать лет.

– Молодая девушка, а что с ней, она полностью парализована?

– В том-то и дело, что нет. Девочка все может сама, но мамаша считает, если ее оставить одну, она выпрыгнет из окна. Мне кажется, что она немного помешана, ну мать то есть, потому что девушка хоть и сложная, но не похожа на самоубийцу. Признаться, я просто сижу и ничего не делаю целыми днями. Девушка, конечно, отстраненная, не очень идет на контакт, но это скорее из-за того, что ее заебали все эти сиделки, а я для нее тоже сиделка.

– Значит, тебе платят просто за то, что ты сидишь и смотришь телик.

– Да, получается так.

– Антон, что это? Ты куришь? Ты же сказал мне, что бросил!

– Я не курю, с чего ты взяла?

– Да ты же на балконе, я слышу, как там кто-то орет и машина проехала.

– Да блин, ничего от тебя не скрыть! Да я последнюю! – Сконфуженный, я стыдливо сделал последний затяг и выкинул окурок на улицу, как будто Ира была рядом, а не в трубке телефона.

– Слушай, Антон, я тебе сказать хотела, помнишь тот поцелуй? Я надеюсь, он ведь не испортит нашей дружбы?

– Нет, конечно, с чего ты взяла?

– Тогда, – она сделала паузу, пытаясь обдумать, что сказать дальше, – это, – и снова пауза, во время которой она еще три раза повторила слово «это», – было всего лишь какая-то минутная…

– Слабость, да я знаю, Ир.

– Подожди, Антон, я тебе не говорила, но у меня здесь есть молодой человек. Мы начали встречаться еще перед моими каникулами, я тебе не рассказывала, просто не знала, имеет ли это продолжение и стоит ли внимания. И сейчас, когда я приехала обратно, он предложил мне съехаться, я уехала из общаги, теперь у него живу.

Дальше был какой-то тупой диалог о том, кто ее парень и чем он занимается. У меня были смешанные чувства. Я только что ощущал себя виноватым перед девушкой потому, что соврал ей о курении, а она соврала мне о своем парне. А с другой стороны, ну и что же тут такого? Не сказала, она и не обязана была говорить, значит, так было нужно. А может, она не хотела говорить, потому что влюбилась в меня и хотела узнать, как я буду действовать дальше после поцелуя, а я решил делать вид, как будто ничего не произошло. Возможно, она любит меня, но думает, что мне ее любовь не нужна. И теперь звонит рассказать о своем парне лишь с целью успокоить меня и снять груз с моей совести, отвести от лишних мыслей. Или же думает, наоборот, задеть меня, мол, мы поцеловались, но смотри, у меня есть другой, так что ревнуй и действуй, добейся меня.

Я сильно расстроился. Оттого ли, что пострадало мое мужское эго. Или же оттого, что самый близкий мой человек, от которого у меня нет ни одной тайны и который, как мне казалось, полностью честен передо мной, больше не доверяет мне и не считает нужным рассказывать о своей жизни.

Не помню, чем закончился наш разговор, но я все еще стоял на балконе и смотрел на ночной двор. Мысли об Ире плавно перешли к размышлениям о Марго, она восхитительная, у нее прекрасная фигура, а какое лицо, глаза, голос! Я не видел девушки прекраснее, чем Марго, в своих мечтах о ней я ушел так далеко, что уже представил, как мы целуемся. А потом мне вдруг взбрела в голову картинка, как я хороню Марго спустя двадцать лет нашего брака. Я уже старый мужчина, с легкой сединой, стою над ее могилой. А она, совершенно такая же, как и в первую нашу встречу, молодая и красивая, лежит в гробу, и кажется, что она не умерла, а лишь уснула. «Вот дурак! О чем думаю?» – перебил я сам себя.