Константин Крюгер - Карта памяти. Рассказки из прошлой жизни

Создатель рассказок открылся для меня совсем с другой стороны. Так держать!

Самый тяжёлый удар в том году судьба нанесла в начале весны. Я всё ещё с трудом приходил в себя после недавнего развода, когда в середине марта трагически погиб младший брат.

Похороны и всё, с ними связанное, легло на мои плечи, на родителей смотреть было страшно и рассчитывать не приходилось. Отец, крайне негативно относившийся к употреблению алкоголя, сам поставил в изголовье моего дивана купленный к поминкам ящик водки, понимая, что иначе мне не выдержать. Просыпаясь утром и видя перед собой на стене портрет Бориса в траурной рамке, первым делом я выпивал стакан «болеутоляющего».

Если бы не верные друзья, то неизвестно, как бы я пережил дни до похорон. Услужливых профессиональных агентов «Ритуала» в то время ещё не существовало, и все необходимые гнетущие процедуры требовалось осуществить самому. Практически не отходивший от меня Толик «Фёдор» помогал и словом и делом. И «переклинило» его только на третий день. Шофёр похоронного автобуса, крупный хамоватый персонаж неадекватно оценил обстановку и внезапно потребовал «два конца» за доставку родственников с кладбища до дома. В срочном порядке пришлось искать другой транспорт, трое наших друзей с трудом оттащили «Фёдора» от полуживого водителя.

Рыдающего Костю «Малыша» после нервного срыва прямо на прощании едва доволокли до его дома. Борькина невеста и любовь всей жизни, Ирина, сама опухшая от слёз до неузнаваемости, не отходила от мамы, периодически капая ей валокордин и делая уколы успокаивающего. Любимая Тётя поддерживала отца, которого я в первый и последний раз в жизни видел плачущим. На поминках, будучи сильно не в себе, я объявил присутствующим родственникам, что была бы моя воля – я бы их всех уложил в землю, лишь бы брат встал. Потом в течение долгого времени, перед приездом в гости к родителям, они выясняли, буду ли я на тот момент дома.

От Борькиной смерти я не отошёл до сих пор.

На этом чёрная полоса не закончилась. В конце мая на службе всем сотрудникам объявили, что научно-производственное направление, над которым работал отдел с момента своего образования, переходит в «закрытый режим». Тему передают на родственные «ящики», которые с распростёртыми объятиями примут и развивавших её учёных вместе с инженерным персоналом.

Во весь рост встала дилемма: полностью перейти в «невыездные» и продолжить трудиться по родной доме́нной тематике, по которой я уже написал несколько статей в специализированные закрытые сборники и сдал экзамены в аспирантуру, или послать семь лет службы «коту под хвост» и уволиться «по собственному». Форма допуска «снималась» в течение нескольких лет при работе на открытом предприятии.

Решение необходимо было принимать быстро, но серьёзно взвесив все последствия, и, обязательно на трезвую голову, добиться чего никак не удавалось. После развода я пустился во все тяжкие, а Борькина смерть сильно усугубила ситуацию. На службе с пониманием относились к моему состоянию, и практически каждый день непосредственный начальник, «Карась», отпускал с середины дня по какому-нибудь несуществующему «срочному» делу. И я двигал к кому-нибудь из друзей править тризну по брату, и «банкет продолжался».

К нормальной жизни меня совершенно неожиданно вернул Эдик, друг юности, молодости и всей дальнейшей жизни. Его младшая сестра, Наталья только что разорвала затянувшийся, измучивший её роман с «женатиком» и пребывала в депрессивном расположении духа. Желая «порадеть родному человечку» и одновременно помочь другу (а вдруг срастётся?), Эдик попросил сшить сестре джинсовую юбку. Далее события развивались не совсем по запланированному Эдуардом сценарию: Наташка пришла на примерку и задержалась почти на восемь месяцев. Проживали попеременно у меня, у неё и в холостяцкой берлоге Эдуардика. Но это, как говорится, уже совсем другая история.

Наталья оказалась именно тем человечком, которого на тот момент мне, видимо, и не хватало. Невысокая хорошенькая блондинка с огромными светлыми глазами, она обладала замечательным ровным нравом, рассудительностью, крепко «стояла на ногах» и умела самостоятельно принимать решения. Закончив технический ВУЗ, Наташка распределилась в расположенном недалеко от моего дома НИИ, где работали и многие наши с Эдиком друзья юности. Очень активная, но при этом тактичная и заботливая, девушка быстро восстановила моё душевное равновесие и наладила трезвую размеренную, так мною любимую, жизнь по режиму.

Переговорив с отцом, всю жизнь проработавшим на закрытых предприятиях, я решил расстаться с «секретностью» и начал поиски нового, «открытого» места работы. И по родительскому совету взял курс на самое крупное предприятие в Советском Союзе – автогигант «ЗиЛ»: «Пешком на работу будешь ходить! Таких социальных благ и возможностей – свои пансионаты, дома и базы отдыха – больше нигде нет!».

Заявление на увольнение я подал в середине августа, вернувшись из традиционного заезда в Гурзуф. И внезапно выяснилось: помимо отработки двух недель (согласно Советскому КЗОТу), сотрудник обязан израсходовать все отгулы, положенные за выезды в колхоз и участие в Днях Донора. Их оказалось двадцать четыре дня, что в пересчёте на трудовые будни составило без малого пять недель.

Как только родители отбыли по профсоюзной путёвке в один из Крымских ведомственных санаториев, я немедленно ушёл в отгулы. Компанию в огромной пустующей квартире мне сразу же составили Эдуардик, именно с той поры наречённый «Родственником», и Мишка «Алхимик», приятель с незапамятных времён.

Эдик трудился электриком – слаботочником в смену (сутки через трое) на Московском Монетном Дворе в отделе охраны, а Мишка – вольнонаёмным «дисковиком» на огромных комплексах ЭВМ Московского округа ПВО (ракетного щита Москвы). Его рабочий график выглядел нестандартно: десять дней в бункере с аппаратурой на объектах Подмосковья, затем неделя – «пересменка» дома.

В последних числах августа Наташка с коллегами улетела на Кавказ в долгожданный отпуск, так что в рассуждении женского общества я оказался совершенно свободен. Эдик только развёлся, да и Мишка в тот период «холостяковал», что и определяло, в значительной степени, «суровое» мужское времяпрепровождение.