Виктор Кабакин - Когда сосна плачет

И тут Сережу постигла очередная неудача. Начал он бодро, с задором. Но исполнив первое упражнение и двигаясь танцевальным шагом, вдруг запнулся, споткнувшись одной ногой о другую, покачнулся и остановился. Попробовал повторить движение и… чуть не упал. Ноги стали едва не ватными, к тому же им овладело непреодолимое состояние ступора.

Среди зрителей послышались смешки, сначала редкие, потом все громче и свист. Его любимая девочка тоже весело смеялась. Все у него внутри захолодело. Ни одного сочувственного взгляда. Медленно пятясь, Сергей убрался с танцевальной площадки.

Он не остался на школьную дискотеку, а побежал домой, бросился на кровать, рыдая и тяжело переживая полный, как ему казалось, крах. Хорошо, что впереди были зимние каникулы, время которых немного сгладило остроту позора.

Но танцевальное фиаско ничуть не остудило его любовное чувство. Более того, оно становилось все более нетерпимым, и весной Мародин решился на отчаянный поступок.

Однажды поздней ночью, измученный до предела неразделенной любовью, он написал девушке письмо, в котором признавался в нежном чувстве, называл ее самой умной, гордой и красивой на свете. Слова лились горячим потоком и без единой помарки стройно ложились на бумагу. Ничего взамен от девушки он не требовал, да и не нуждался в этом, ему важно было высказать все, что переполняло сердце.

Он не стал перечитывать написанное, положил бумагу в конверт и заклеил его. Затем оделся и вышел на улицу. Ночная прохлада слегка остудила его разгоряченную голову, но только не намерение. Тяжело дыша от волнения, он направился к дому, где жила его любовь. По привычке Сергей постоял возле темного окна ее комнаты, расположенной на первом этаже, шепча про себя: «Спи, любимая моя. Я всегда буду на страже твоего спокойствия». Затем вошел в подъезд дома и бросил письмо в почтовый ящик.

И только тут разные противоречивые чувства охватили его. Медленно возвращаясь к своему дому, он, то ругал себя за опрометчивый поступок, то успокаивал тем, что девушка прочтет, о чем он давно хотел ей сказать, и обязательно поймет. И снова новые сомнения. Самое страшное – у него теперь не было обратного хода. Все зависело только оттого, как она воспримет его поступок. Он рисовал себе такую идиллическую картину: она распечатывает конверт, читает любовное признание, задумчиво смотрит перед собой, наконец, ее лицо озаряется счастливой улыбкой, она целует письмо, а потом…

Что может быть потом, он так и не смог представить. Но это должно быть чем-то чудесным, волшебным. Такими мыслями тешил он себя до самого утра.

С красными от бессонницы глазами, полный тревоги Сергей пришел в школу. И сразу почувствовал перемену в атмосфере класса. Он сел за свою парту, и моментально некая невидимая граница отделила его от остальных. Он сидел, опустив вниз глаза, и чувствовал, что одноклассники смотрят на него с каким-то недоумением, а многие – с насмешкой. Затем кто-то подбросил ему записку, в которой он был изображен в карикатурном виде с обнаженным сердцем, пробитым стрелой, а под рисунком цитата: «Я к вам пишу – чего же боле?» и подпись «Танька Ларина = Сережка Мародин». От чувства унизительного стыда он крепко сжал губы.

Но самое ужасное ждало его впереди. Девушка пожаловалась классному руководителю, и учительница увидела здесь прекрасный повод, чтобы провести воспитательную работу. Перед уроком она со значительным видом сказала, что в классе произошло ЧП. Потом вслух зачитала письмо Мародина, чем вызвала всеобщее веселое оживление, а в заключение насмешливо обозвала его безнравственным Дон Жуаном, заявив, что в школе надо учиться, а не любовь крутить.

Красный от негодования и унижения Сергей выскочил из-за парты и выбежал из класса, не дожидаясь окончания массовой порки.

Увы, эффект от его любовной акции оказался совсем не таким, как ожидал подросток, и полностью перевернул его душу. Если раньше он мучился от любви, то теперь – от стыда за свой опрометчивый поступок. У него даже мелькнула мысль, а стоит ли жить после этого, и сидя на корнях огромной сосны, росшей на крутом обрыве Волги, он тешил себя воображаемой картиной – как будут плакать все его враги, когда его бездыханное тело вытащат из глубин речных. Старая сосна, к которой он прислонился, от весеннего тепла источала капельки желтой смолы, и казалось, что она тоже плачет и сочувствует его горю.

Но потом Сережа подумал, что вряд когда-то любимая, а отныне ненавистная девочка станет страдать и рыдать, а значит, его жертва будет совершенно напрасной. И эта мысль отрезвила его.

Мародин перевелся в другую школу, но и здесь скоро узнали о его нелепом поступке, так что среди одноклассников он прослыл странным субъектом, чудаком. Впрочем, ему было все равно. В классе он ни с кем близко не общался и совсем не испытывал потребности в друзьях. Он жил в своем мире, в котором неплохо себя чувствовал – мире шахмат, математики и физики, участвовал в олимпиадах, школьных конкурсах и соревнованиях, в которых неизменно занимал призовые места. А еще пристрастился к литературе, читал все подряд и без всякой системы. Но были у него три любимые книги – «Герой нашего времени» Лермонтова, «Золотой теленок» Ильфа и Петрова и «Занимательная математика» Перельмана.

А вот что не любил и не понимал – так это предмет обществоведения, в котором не надо было анализировать, а лишь принимать сказанное на веру. Его каверзные вопросы доводили до белого каления преподавателя. Мародин никак не мог уяснить, в чем заключались левые и правые уклоны в ВКП (б) в двадцатые годы, чем троцкизм отличался от истинного марксизма-ленинизма? Почему одни большевики уничтожали других большевиков, тех самых, с кем они совершали революцию? Почему после замены одного коммунистического вождя иным, предыдущего разоблачали и предавали чуть ли не анафеме, хотя ранее всячески восхваляли и возвеличивали?

Задав как-то эти вопросы преподавателю, Сергей долго потом вспоминал его бледное и перекошенное лицо, захлебывающийся и дрожащий голос, когда учитель, посекундно оглядываясь на дверь, кричал: как это Мародин смеет посягать на святое, как вообще такие крамольные мысли могли прийти в голову ему – советскому ученику.

– Я думал…, – оторопело начал Сергей.

– Ты не должен думать сам, – в запальчивости оборвал его учитель. – Ты должен верить, думать, говорить и поступать так, как тебя учат. И быть как все. По-твоему, учебники пишут одни дураки.

– Думать я буду так, как хочу, – упрямо повторил Мародин. – А готовые ответы далеко не всегда несут правду.

Преподаватель, покачав головой, добавил со вздохом:

– С такими мыслями тебе, Мародин, очень тяжело придется в жизни.