Виктория Бёрнс - Добрые сказки СториВилля

– А ты когда-нибудь вызывала духов? – Агнесса постаралась придать голосу «замогильности», в меру своего представления.

– Нет. А ты? – заинтересовалась Танечка, ничуть не смущённая интонацией сестры.

– А знаешь, кого бы я вызвала? – ушла от скользкой темы собственного опыта старшая.

– Нет… Бабу Ягу? Или пра-пра-пра-пра-и ещё сто раз пра-прадедушку? – Таня совершенно не понимала, чей дух можно вызывать. Мало того – хотеть вызвать!

Агнесса сделала большие глаза:

– Дух Агнии Барто!

Но «большие глаза» пропали даром, потому что на их месте всё равно было видно только тёмное пятно. В этот момент за дверью раздался шорох. Девчонки вздрогнули, фонарь полетел на пол…

– Сейчас, только я чайник поставлю – и вернусь, – Танечкина мама отложила мешочек с деревянными бочонками и направилась в кухню. В темном коридоре из-под двери в детскую пробивалась неяркая полоска света. Женщина тихонько подошла к двери и прислушалась: то ли действительно голоса, то ли кажется? Постояв пару минут, она нашарила ручку и толкнула дверь.

На кровати, свернувшись клубочками и уткнувшись носами в подушку, тихонько сопели девочки. А на коврике тусклым светом светил старый дедушкин фонарик.

В комнате пахло старостью, немного – душицей и мятой, и ещё клеем «Момент». Старостью пахло постоянно, а вот другие составляющие спорили в интенсивности между собой с переменным успехом: в послеобеденное время Иван Фомич пил травяной настой с мёдом, а вечером, включив настольную лампу и надев очки с перевязанными веревкой дружками, садился за видавший виды письменный стол чинить всё сломанное и воскрешать умершее. Казалось, единственное, что не было ему под силу – воскрешение человека. Память о покойной жене была прочерчена в его морщинах и даже в складках покрывала на кровати. Но всё остальное в его руках обретало вторую жизнь.

Пухлый Винни сидел на прикроватной тумбочке, привалившись спиной к толстой книге и бережно придерживая на коленях оторванную лапу.

– Эй, Пухлый! – раздалось откуда-то сбоку. Медведь покрутил головой и с удивлением уставился на меховое ухо, торчавшее из-за стола. Его владелец, с трудом держась мягкими лапками за столешницу, провис между ней и батареей. – Ты как здесь? Что это у тебя с лапой?

– Ушастый! Рад, что ты нашёлся. А я вот Фомича жду…

– А я уже дождался. Представляешь, он меня случайно увидел. Я с лавки свалился, а он дня через два туда голубей кормить пришёл. Ну и уронил кусок булки. Нагнулся за ней – а там я валяюсь… Достал, постирал меня. Вот, сушусь-греюсь… хвост только совсем отвалился, но Фомич его пришить обещал!

– Ну хоть какой-то позитив! А то такое смутное время настало… Мячи, вон, тонут, медведям – видишь – лапы рвут. Неспокойно совсем…

– Это кто ж тебя так?

– Ты не поверишь! Агнессу видел?

– Это кто? Я на улице с Танечкой девчонку какую-то видал, она?

– Ну наверное. Это сестра Танина двоюродная, гостит уж несколько дней. Милая такая девочка, прям золото. Так вот: я как из шкафа выпал, так лежу себе спокойненько, думаю – «с кем не бывает». А тут она заходит, и такая: «Ага! А вот и медведь!» Я поначалу и не подумал ничего плохого, там они недавно как раз про мишку стих читали… Тут она берёт, достаёт ещё пару «наших» и усаживает рядышком. Чего-то с ними полопотала шёпотом. А потом каааак схватит меня за лапу! Да каааак дёрнет! А у меня эта лапа как раз некрепко держалась. Когда из шкафа падал – зацепился. Ну и всё, теперь у нас с ней «раздельное проживание», с лапой-то. Одна надежда – на Фомича!

Ушастый недоверчиво покачал головой, отчего чуть не потерял хрупкое равновесие. Покрепче ухватившись лапами за столешницу и помогая себе ухом, он принял более надёжное положение и снова уставился на Пухлого Винни.

– А шкаф тут при чём? Вроде давно туда никого не ссылали. Там только Другой Заяц живёт, не?

– Так гости… Нас всех туда и запихали. Что там началось! Где чья лапа, где чья нога… Неваляшу, вон, даже бок помяли. Он, кстати, тоже где-то здесь теперь обитает. Но ничего, вроде разобрались все, сидим, байки травим… Девочки там что-то между собой обсуждают. Темно только, ничего не видно. Тут чувствую – рука. И шёпот: «Пойдём, Пухлый, дело есть!» Ну, отодвинулись, как могли… К самой дверце. А эта рука меня раз – и наружу выпихнула!

– А что за дело-то, не узнал?

– Какое там! Я-то думал, это насчёт Круглого что-то… Ты же в курсе, что он… «того»?..

– Да в курсе. Я ж видел, из-под лавки-то. Там же пригорочек, пруд как на ладони…

– Что, прям видел?!

Заяц состроил ехидную морду:

– Видел-видел! Девочка ваша «золотая» в него гвоздём тыкала, пока Танечка с соседом знакомилась. Я хотел было знак какой подать, только кто ж меня в луже да под лавкой увидит…

– Вот подфартило хозяйке с сестрёнкой… – в голосе Пухлого сквозило беспокойство. – Ой, так это все «наши» в опасности, пока она не уедет! Надо же их как-то…

Скрипнула дверь, и медведь замолчал на полуслове. Раздалось шарканье шагов, с двойным щелчком желтоватый свет мягко лёг на поверхность стола, и морщинистые, но уверенные пальцы переложили медведя и его «запчасть» в световой круг.

– Ну что, ребята, пора вас починить. И тебя вылечим… и тебя… – зайца отцепили от батареи и вместе с комочком хвоста пристроили рядом с плюшевым товарищем, – тоже вылечим. И тебя…

В ответ раздался лишь мелодичный перезвон.

Солнце только-только начало искать лазейки в плотной оконной шторе, когда открылась дверь и в комнату зашла Танечкина мама. При взгляде на сопящих дочь и племянницу её губы сами собой сложились в нежную улыбку, а рука потянулась поправить сползшее одеяло. Не вышло: обе мамины руки занимали игрушки – большой медведь, длинноухий заяц и неваляшка. Женщина осторожно посадила на стул медведя и зайца и попыталась пристроить неваляшку. Игрушка дзынькнула. Мамины брови поднялись испуганным «домиком», взгляд опять метнулся к девочкам – не разбудила ли? Успокоившись видом безмятежных детских мордашек, Танина мама на цыпочках вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Смотри, смотри: Ушастый вернулся! – нарушил сонное безмолвие тихий шёпот из угла комнаты.