Вусал Гаджиев - Притча

Илья что-то говорит. Но мои мысли далеко. Мое внимание далеко. Я далеко. Пока он трижды не повторяет вопрос.

– Я спрашиваю, что вынудило тебя полезть на крышу? – Илья ненавязчив, несмотря на то, что уже трижды спрашивает одно и то же. Но это моя вина – не услышал первые два раза.

Молчание. Перевариваю.

Переварил, но сказать нечего. Вернее, не хочу. При этом в отношении Ильи нет ощущения «не твое дело». Просто не хочу говорить об этом.

Илья что-то говорит. Но я опять не слушаю. Не заметил, как уже дошли. Я был на кладбище пару раз, но не помню, чтобы добирался сюда настолько быстро. Даже на такси. Осознаю, что не знаю, где находится могила. Чувствую слабость. Ударов памяти нет, но есть удушение осознания. Не хватает воздуха. Вдох-выдох.

– Успокойся, – Илья.

Забыл уже о нем. Смотрю на него как на незнакомца. Абсолютного. Совсем не до него. И не до Рудольфа. Снова во власти воспоминаний.

Вдох-выдох. Большое дерево. Опираюсь спиной и медленно сползаю. Сырая земля.

Вдох-выдох. Осознание. Вижу маму в этой земле. Это невозможно. Больно. Плачу.

– Почему так? – срываюсь на крик, – Что я сделал? За что?

– Так бывает, – спокойный голос Ильи доносится откуда-то издалека. Но я его отчетливо слышу, – Это нужно пережить. Она очень хотела бы, чтобы ты был сильным. Она не хотела бы видеть тебя страдающим.

Мама. Я ведь не смогу.

Слезы воображения.

Слышу знакомые голоса. Выглядываю из-за дерева. Бабушка. Близкие. Друзья. Отец идет последним. Черный костюм. Что-то в руке. Платок. Остановился. Оглядывается. Прячусь за дерево. Вдох-выдох.

– Ты должен быть сильным, – утробный голос Ильи, – Ради отца. Ради себя, – пауза, – Ради мамы.

Слова. Эти глупые слова. Ты должен быть сильным. Ты должен быть сильным. Как? Избавьте меня от этой боли. Я так больше не могу. За что мне это? Что я сделал в своей жизни плохое?

– Зачем вы меня остановили? – вонзил взгляд в Илью. Рыдаю. Хватаю горсть земли, – Она не заслуживает этого, – Трясет всего. Плевать на вдохи и выдохи. Я хочу к маме.

Тишина. Ветер изредка ее нарушает. Опустошен. Но спокоен. Больно. Но не убивает. Бесконечные мысли в голове. Сколько их было за этот год. Только они и были. Вместо еды. Вместо воды. Вместо всего.

Все вокруг кажется серым, безжизненным и ненастоящим.

– За что мне это? – обращаюсь к Илье, который все это время рядом. Он удивительно тонко чувствует меня. Мне так кажется. Нет, я это знаю.

– Тебе сейчас трудно это понять и принять, но и в этом может быть благо. В этих страданиях, в этой боли. Это испытание. Мы не знаем планов Бога на нас. Но мы должны верить Ему.

Мне и, правда, этого не понять. Что же это за испытание, которое меня убило.

– Господь не возлагает на человека больше, чем он может вынести, – продолжает Илья, – Ты должен быть сильным.

Мама так говорила.

Ты должен быть сильным.

Опять должен. Не могу, и все. Я слабый. Это испытание сломало меня. И в чем же его благо? Я не вынес этого груза.

За что? Это вопрос сжигает меня изнутри. Этот вопрос стучит в висках. Один ответ. Только один ответ. Дайте мне его. Пожалуйста.

– Почему этот мир такой…., – что сказать, мысли путаются, -… жестокий? – спрашиваю у самого себя. Не нахожу ответа. И не хочу. Хочу только исчезнуть. Поднимаюсь. Поворачиваюсь к кладбищу. Мама. Илья что-то говорит, но я уже не здесь. Воспоминания больше не бьют. Улыбаюсь. Наши с ней шутки, которые никто кроме нас не понимал. Игры в шашки, в которые она меня всегда обыгрывала. Ну, поддайся, мам. Нет. Смеется. Улыбаюсь. Объясняю ей, как устроен компьютер. Мышка? Смеется. Улыбаюсь.

Выдыхаю. Больно. Но не бьет. Осознание. Но не душит. Тоска. Гнетущая.

И все же руки нет. Только масштаб не сравнить. Без руки жить можно. А без….

– Больше нет никакого смысла, – смотрю на Илью. Тот что-то продолжал говорить, но тут же замолкает, – Я никому не нужен. И самому себе. Только отцу. Только отец. Но эту пустоту даже ему не под силу заполнить. Он сможет прожить без меня. Он сильный. А я – нет.

Илья. Смотрит строго. Этот взгляд. Словно его трогает, волнует, что я говорю, словно больше всего на свете он хочет помочь мне и больше всего на свете его тревожат мои мысли.

– Ты очень сильно ошибаешься. Знал бы насколько сильно, – таким серьезным и взволнованным за наше короткое знакомство я его еще не видел. Я его вообще никаким не видел. Я его никаким не помню. Но этот пристальный взгляд, этот вкрадчивый голос…, – Ты нужен отцу. Ты нужен ему больше жизни. Он сильный, потому что есть ты, потому что ты рядом. Но если тебе этого мало, то я скажу, что ты нужен тысячам, сотням тысяч и даже миллионам. Твоя жизнь не бессмысленна. Я тебе это докажу.

Если бы я был прежним, самим собой двухгодичной давности, а, может быть, двухчасовой давности, я бы определил его речь, как великий пафос и изо-всех сил старался бы вынырнуть из-под него. Но прямо тогда я сам был частью – нет, не пафоса, теперь уже не пафоса, частью чего-то глубокого, далекого и мало мне знакомого – как знание, но не как понимание.

Он убедителен. Если бы во мне тлела хотя бы искра жизни, я бы ему поверил. Но пока я только восхищаюсь его красноречием. Насколько вообще могу восхищаться. Новый вид восхищения. Онемевшие чувства.

– Моя жизнь потеряла всякий смысл, – я абсолютно спокоен, – Этот мир не для меня.

– Ты мне доверяешь?

Я знаю тебя не больше двух часов, но доверяю так, как никому больше.

Но ему я только слабо киваю.

– Тогда дай мне шанс. Ты увидишь, что ты еще нужен этому миру.

Шанс? Хм. Я даю. Но дайте и мне его.

Вечер того дня я провел с отцом. Он не спросил меня, почему я не пришел на могилу. Я не рассказал ему о крыше.

Мы вспоминали маму. Какие-то теплые, смешные, приятные моменты. Правда, теперь я не улыбался. В отличие от отца. Фоном работал телевизор. Схватился за мысль, что я ничего не знаю о событиях, произошедших за последний год. А раньше, в минувшие уже года два до ухода мамы, я начинал свой день с новостных лент. Звучит странно, когда об этом говорит совсем еще юный человек. Но я знал о событиях в стране и в мире. Кто на кого наложил санкции. Кто изобрел новую ракету. Кто выиграл Оскар. Сейчас же мне все это было безразлично.

Отношения с отцом были не такими близкими как отношения с мамой. И близко. Былая некоторая дистанция. Будто субординация. Односторонняя, в основном. Моя сторона. Не то, чтобы страх. Даже совсем не страх. Смущение, возможно. Уважение. Преимущественно. Какое-то официозное. С мамой, словно с другом. С отцом, словно с учителем. С мамой мог спорить. С отцом – никогда. Только негромкое несогласие. Хватало одного его взгляда, чтобы убедить согласиться с ним. Или подчиниться. Часто свои просьбы или пожелания я передавал отцу не напрямую, а через маму. Отец редко отказывал. Вообще, причина таких взаимоотношений с отцом, заключалась не в нем. Во мне. Почему? Не знаю. Но я очень любил отца. И люблю. После мамы больше всех на свете.