Екатерина Горбунова - Красная нить

– А с этой что будем делать? – почти беззвучно спросила мама.

– Продадим. Сдадим. Чего хочешь.

Он не спрашивал. Ставил перед фактом.

Лису казалось, что папу кто-то подменил. Что сейчас на кухне сидит его клон, инопланетянин из фантастического романа. И излагает невероятные вещи. С чего это они должны переезжать? Раньше папу не смущало, что мотается туда-сюда, ничего, находил время, приезжал. А у Лиса школа. Восьмой класс, в конце концов. Учителя, которые уже сложили свое мнение, иногда могут что-то спустить на вожжах, даже если Лис не дотягивает, поставить оценку авансом. Друзья. И… Он даже себе говорил это с оглядкой, тайком – Докия. Ведь он уже решил, что будет дарить ей на новый год! Деньги копил!

Нет. Никуда Лис не поедет. Родители, как хотят, конечно. Но, похоже, мама тоже не в восторге, смотрит растерянно, скрестила руки, жмется. У нее тоже работа, не у одного папы. Да, там мама не начальник, но разве в этом дело?

И бабушка здесь. Одну ее что ли оставлять?

Лис как-то совершенно забыл и про то, что вообще-то бабушка не одна, есть дядя Миша, бабушкин верный друг, есть две мамины родные сестры: тетя Вероника и тетя Алла со своими семьями. Да и вечное недовольство бабушкой, что она лезет, куда ее не просят, в стол, в шкаф, в душу…

– Ты думай, – папа поджал губы и смотрел куда-то в сторону. – Я-то все решил уже. Приступать со следующей недели, там аврал, вообще не новогодняя суета. Но мы уезжаем или вместе. Или я…, – у него чуть слышно дрогнул голос, на краткий миг выдал обертон, словно обнажая то, что спрятано внутри, – один.

– Меня не уволят без отработки, – как-то жалостливо сказала вдруг мама. – Да, и праздник же. У Лиса конец четверти.

– Понимаю, – папа кивнул.

Лис уже едва себя сдерживал. Ему хотелось кричать, как дикому зверенышу, выть. Да, что-происходит-то? Понимает он! Чего именно?

Но выдавил тихо:

– А вариант, как раньше, не рассматривается? Обязательно все рвать?

Папа посмотрел прямо в глаза сыну. Долго. Серьезно. В самую глубину души.

– Иногда надо, Лис. Я не смогу приезжать так часто, как мне бы хотелось. А когда редко – рвется само.

Мама не спорила. Она опустила глаза и вздохнула. И как-то совершенно невольно вспомнились мамины телефонные разговоры с подругами, когда она жаловалась на то, что муж то ли есть, то ли нет, и секретные звонки, когда она уходила в ванную, включала воду и говорить старалась или односложно, или шепотом. И напряженность между родителями вспомнилась, когда они будто каждый раз заново привыкали друг к другу. За своими проблемами, а потом победами Лис как-то оставлял все это на втором плане, в качестве декорация к своей жизни.

Назавтра истерику закатила бабушка. Она вдруг картинно повалилась на диван, принялась открывать и закрывать рот, как рыба на суше, хвататься за сердце. Мама накапала ей сердечного.

– Что это вообще за разговор такой? Срываться всем! У него работа! – через несколько минут она уже с ненавистью смотрела на зятя, потом перевела взгляд на дочь. – А у тебя не работа? У ребенка – не школа! Город наш не город, конечно же, провинция гнилая! И люди здесь не те! Квартира, между прочим, дедушки моего мужа! Продавать ее надумали? Ты гвоздь сюда вбил?

– Вбил, – сухо ответил папа и ушел на балкон несмотря на то, что на улице стояла зима.

Лису стало вдруг стыдно. Бабушка несла какой-то бред. Тот самый, который едва не понес он, вчера. Да, и вообще, все это поведение: разве так себя должен вести взрослый человек?

– Все уже решено, – сказала мама. – Не надо этого цирка.

– Чего решено? – бабушка нахмурилась, словно понять не могла, кто перед ней заговорил, мебель или живой человек. – Нет, уж, вы свою жизнь можете ломать, как хотите! А внука я вам не отдам! Да, Елисеюшка? – она непривычно засюсюкала, словно Лис оставался маленьким, дошкольником. – Ты же останешься с бабушкой?

Лис помотал головой. И ушел. На улицу. Едва накинув куртку и впихнув ноги в ботинки. Шарф и шапка остались на вешалке. Но просто все эти события, все слова будто душили Лиса, не давали вздохнуть как следует. А на улице – мороз, то, что надо.

Он побродил около подъезда. Набрал Докию, но сбросил, не дождавшись ответа. Пнул ледышку. Потом другую. Они отлетали, как шайбы у голкипера.

Лис обвел взглядом двор. Одинокие качели. Заснеженные кустарники. Коробка, летом футбольная, зимой хоккейная. Детский лабиринт и горка. Будет странно, наверное, однажды выглянуть в окно – и увидеть совсем другое. Переступить через прежнюю жизнь, как через порог.

Лис так задумался, что не сразу понял, что в кармане куртки заливается телефон. На экране высвечивалась Докия.

– Да? – он и забыл, что набрал ее, а потом сбросил, поэтому вопрос прозвучал удивленно.

– Звонил?

– Мы уезжаем, – сообщил довольно-таки буднично.

И Докия среагировала на тон:

– На новый год? Круто же!

– Насовсем.

Она повторила далеким эхом:

– Насовсем, – не вопросом.

И не пообещала, что придет провожать.

Докия оглядела купе, соседку – остро пахнущую потом и пирожками толстушку среднего возраста и присела на свое место.

– Девушка, у вас низ или верх? – деловито поинтересовалась соседка.

«Начинается» – мелькнула мысль, от которой стало одновременно и стыдно, и весело, и неудобно.

– Низ, – для иллюстрации Докия даже хлопнула по сидению.

– Тогда мой Гришик сверху, ничего? – толстушка беззаботно улыбнулась, даже не задумываясь о двусмысленности своего вопроса.

Докия невольно улыбнулась в ответ.

– Ничего.

Минут через пять пришел Гришик: высоченный парень лет восемнадцати – косая сажень в плечах, с ярко-голубыми глазищами и залихватскими вихрами – затащивший в купе два огромных чемодана.

– Мам? – спросил низким басом, смущенно бросив взгляд на Докию.

– Айда, ставь сюда, – толстушка подскочила и открыла сиденье. Потом скомандовала: – Лезь туда.

– Мам, – на этот раз в голосе послышался упрек.

– Девушку я предупредила. Девушка все понимает. И не возражает, – соседка подчеркнула последнее слово.

Гришик вздохнул. Глянул на Докию, прячущую смех за притворным кашлем. Видя, что парень все сомневается, она яростно закивала головой.

Он понурился, покраснел, и полез наверх. Покопошился там чего-то, а потом затих.

– Обувь-то сними, – запоздало присоветовала толстушка.

– Мам, – только огрызнулся Гришик.

Женщина коротко глянула на Докию, на сына, опять на Докию, хохотнул и махнула рукой.

– Остолоп. Большой вымахал, а ума не нажил. Ничего, один поживет, оботрется, облупится, – заговорщицки подмигнула девушке. – Еду сдавать его.

– Куда? – удивилась Докия.

– Так в общагу же. Устрою, чтобы все чин по чину, и домой. У меня, кроме него, еще трое. Сейчас с мужем и свекрухой остались. Чую, наведут порядков!