Александр Северодонецкий - Буксир Бодрый. Длинными камчатскими тропами

Полагаю, что мои оппоненты понимают, что они абсолютно не правы по поводу возраста села Тиличики и надо без личных обид готовиться и с честью для односельчан, и всех жителей Олюторского района отмечать 290-летие древнего села Тиличики как это и подобает с исторической правдой и справедливостью.

Старожил с. Тиличики Жданевич С. И.»

1.3. Снова в пути.

Посмотрев по карте на упомянутые населенные пункты от Усть Камчатска и до Оссоры, а затем, минуя современный райцентр Тиличики и до Анадыря, внимательный читатель поймет, что речь идет о восточном побережье Камчатского полуострова, его самом северном Олюторском районе, который так подробно описан и у Степана Крашенинникова да и у В. И. Иохельсона.

Но приглушенный гул турбин двигателей труженика ЯК-40 нас возвращает от чтения исторической справки к нашему полету в Пахачи, куда мы сегодня и сейчас летим издалека (а вернее с материка) не только работать но еще и жить…

И затем, уже здесь на борту, по как бы беспричинно, но по не ожиданно возникающей суете одновременно всех в салоне тесной машины ЯК-40, где располагается 27 или даже 32 кресла, Все одновременно начинают застегивать ремни, одевать и застегивать одежду, головные уборы, а самолет в это время по своей ли воле или воле командира тихо и не слышно наклоняется то влево, то вправо, чтобы выбрать нужный для посадки курс и по давно выверенной глиссаде войти в створ узкой и короткой взлетно-посадочной полосы…

И тот, кто прилетает в Пахачи впервые, того сразу же завораживает увиденная картина, которая сначала ему видна из круглого иллюминатора: безграничная серо-синяя с зеленоватым отливом слегка колышущаяся гладь Берингова моря, выдающаяся в безграничное водное поле полукругом у берега коричневая вода из выноса глины от такой могучей реки как Пахача, а уж затем видишь и узнаешь узенькую полоску песка, на которой за береговым селом Усть Пахачи виднеется не длинная асфальтобетонная взлетная полоса.

И у тебя складывается такое впечатление, что ты садишься на такую же узкую палубу современно авианосца и, что его узкая палуба вот вот закончится и самолет вот, вот… И затем… не удержавшись он рухнет в ледяную Беринговоморскую воду…. И ты инстинктивно закрываешь глаза, чтобы вновь только и услышать легкий толчок о твердую, покрытую асфальтом землю, который тебя в мгновение возвращает к действительности.

– Земля, родная Земля, твердая земля, – как музыка звучит в твоем сознании понимание, что самолет уже успешно приземлился.

А ступив из пятой ступеньки трапа впервые на эту продуваемую всеми ветрами косу, ты немного присмотревшись, замечаешь слева и справа от тебя безграничную гладь воды и рядом тот вечный легкий шум океанского прибоя из которого все мы и вышли, и тебя вновь обуяет настоящий древний животный и тот первобытный страх за свою жизнь, за свое существование здесь на этой косе. Тебя обуяет первобытный страх за свою жизнь откуда-то изнутри. Это вероятно тот древний глубинный может быть даже подкорковый животный страх за себя и свою жизнь, который есть у любого из нас с самого рождения, который великая Природа запрятала довольно глубоко в твою подкорку, но который вот вероятно и позволяет нам сохранить свою жизнь во всех экстремальных ситуациях, чтобы выполнять биологическую задачу продолжения всего рода человеческого.

И ты теперь безмолвно задаешь себе или не известному тебе собеседнику свой вопрос:

– Что же будет здесь при хорошем осеннем шторме?

И покуда ты стоишь растерянно у трапа этот твой внутренний глубинный природный страх за себя и за свою хрупкую жизнь постоянно усиливается. И вновь ты сам себе задаешь и задаешь вопросы:

– А что будет здесь при цунами?

И где то мимо своей воли слышишь голос внутри себя:

– Ведь вода легко перехлестнет эту косу, и ты вместе с этими утлыми постройками, со всеми, окружающими тебя улыбчивыми пассажирами, именно ты окажешься в этой вечно холодной, а лучше сказать ледяной Тихоокеанской, а может еще вернее – Беринговоморской воде.

И в такой момент, ты быстро из глубины памяти мгновенно извлекаешь все лекции, убеленных сединой харьковских профессоров, легко вспоминаешь требования современных градостроительных норм (СНИПов и СаНПиНов), которые так не хотелось тебе студенту читать. Ведь, когда хочешь строиться у воды или у реки, прежде всего, нужно как минимум за 100 лет изучить её суровый нрав.

Затем, слегка поостыв от нахлынувшего в твою душу внутреннего страха на этом извечно здесь холодном ветру ты продолжаешь думать:

– А кто же тот архитектор – не Сашин А. ли?

– А кто же тот председатель райисполкома – не Кустин Валерий Васильевич. ли?

– Или, кто уж тот председатель облисполкома – не Бирюков В. ли?, которые вот так легкомысленно разрешили всё это построить здесь и сейчас введя регион в системный кризис. Построили нисколько не смотря ни назад, ни вперед, а руководствуясь только сегодняшней сиюминутной потребностью и задачей, поставленной коммунистической партией и советским правительством.

И вновь спрашиваешь себя:

– И где они были бы сегодня, если бы Иосиф Виссарионович, да его помощники типа Берии, Ягоды, Ежова были еще живы и здоровы?…

И затем уж слегка, успокоившись от увиденного и от первого своего испуга за свою жизнь размышляешь:

– А ведь люди, что здесь живут десятилетиями и столетиями, и нисколько не боялись за свою жизнь. А чем же ты хуже от них?

И ты настойчиво убеждаешь себя, ты успокаиваешь себя. Ты теперь и здесь гонишь этот внутренний животный страх из себя и от себя. И ты затем легко подчиняешься воле и власти мирового Времени, которое по отношению лично к тебе так неумолимо, так не уловимо. Ведь покуда еще не стемнело надо найти гостиницу, надо где-либо обустроиться на ночь, да уж и вечер, перекусить бы чуть-чуть, так как та конфета, что тебе вручила стюардесса перед посадкой давно растворилась и даже её искусственный запах выветрился на здешнем промозглом и холодном ветру.

А ты уже вероятно более спокойно продолжаешь свою внутреннюю беседу сам с собою:

– Сколько же это государственных и народных денег выброшено на эту полоску песка. И, когда затем приходишь на Пахачинский рыбоконсервный завод, что на консервной баночке обозначен и кодируется под номером №57, удивляешься, как много люди здесь понастроили: и автоклавы, и котельная, и дизельная электростанция, и водозабор с водопроводом, да и жилые дома всё новые, вот только стены рыбозавода, обшитые тонким с желтизной анодированным металлом из консервных банок в виде их круглых донышек, то ты понимаешь, что за этими крышечками кроется настоящая утлость, истинная временность, она за ними то и скрывается, а еще тебя удивляют здешние теплотрассы, которые расположились вдоль дороги в деревянных коробах, засыпанных опилками и также как и все в Усть Пахачах оббитых тонким консервным металлом. В Усть Пахачах везде тебя преследует этот желтый металл из консервной банки… Местами покоробленный, местами уже и поржавевший, под солеными брызгами, пропитавшими эту всю серую песчаную землю уст пахачинской косы.