Евгений Кузнецов - Жизнь, Живи!

Эко дело: все – побывать!

Или – ребёнок, который видит тела людей насквозь.

И что же? Объясняя свой мир, люди из этих фактов отнюдь не исходят. Именно от них, от таких, – отворачиваются.

Они, то есть, даже не знают, как им вообще перебыть эту жизнь.

Самоубийства распространенные – так ведь они есть испуганное, торопливое, главное – несуразное, перепрыгивание как раз из этого мира непонятного, вздорного, наглого… в мир – какой бы угодно!..

Катаклизм какой-нибудь природный или криминальный – и по всем каналам и волнам: "Свидетели были в шоке от увиденного!" – Будто самоё перебывание духа на этом свете – не есть сплошной катаклизм и шок!

И любимое словцо нынешнее – на малейшее плёвое впечатление: "Я был потрясён!"

И хочет крикнуть громко: скучно!..

–– Жизнью с вами…

–– "Потрясён".

Почему наш Поэт на дуэли выстрелил не первый? – Потому что все-то люди на этом свете – побывать; тем более – гений, которому хотелось продлить, несмотря на нестерпимость гнева, – из сугубого любопытства хотелось продлить рискованность дуэльной ситуации.

…Роман был ощутим… возможен… неизбежен… И – неусыпно был я в состоянии принять мысль. Она, мысль, была… то как лишь край платья женщины в моей руке… то уже как кончики её пальцев… то как вся её ладонь… то как уже оба её плеча…

Когда же рука моя будет вибрировать?.. А я бы – только следил…

Винить себя, меня, конечно, не за что.

(Между прочим: лень это откровенность: не знаю, что бы не мог не делать…)

И – усвоил по опыту: упаси Бог… трудиться!

–– Надо лишь усиливаться.

–– "Притечёт".

Да, если оно – восторженно-важное.

И вот… идея моя и сам факт моего усилия… были словно бы уже… известны всем и каждому! – И одаряли всех, благодарных!..

–– Войти в мысль! Войти в Мысль!

Но на столе – просто бумага…

Не могу сказать: не писалось – как, слышу, о себе досадливо говорят. У меня такого не бывает. Если нет Мысли – так и хорошо, что есть возможность смотреть во все глаза на Мир Божий!.. А и одно ощущение явной Мысли – уже суть писание!

…В другой стране, в самой, что ли, продвинутой, каким-то путем, их дело, выяснили, что из ста мужского пола аж девяносто – хоть когда-то кого-то хотели… убить… даже женщины: из сотни – восемьдесят…

Но у меня пока – просто рукопись…

–– Что вообще, в конце концов, ты хочешь спросить?!..

Почему – решают?.. Почему – будто не ответят?..

Благожелательно провозглашается: без пищи человек может прожить столько-то дней, без воды – столько-то…

А… откуда это известно?..

Стало быть… последних чьих-то дней!.. Чьих?.. Чьих?.. Почему и это не провозглашено?!..

И такие-то современники мои, слепые и нелепые, – еще смеют давать мне советы: пиши, бывший следователь, про уголовные дела!..

Но, прежде всего, я… даже жалею, о-ой, как видел что-то, как слышал что-то, тем более – что помню!

–– Гады! Испачкали!

Я вообще не живу в мире, где всё это происходит.

И ещё: зачем же писать о том, о чём и так все знают?

Кстати и кстати тут вспоминается: я всю жизнь откуда-нибудь убегал! – Из запертого учителем класса – в окно, из больницы ночью – по пожарной лестнице, из части армейской в "самоволку" – через забор… Из тех, опять же, "органов".

Побывал – и будет.

…За столом я уже сидеть не мог.

Сердце, помню, прыгало ожидательно, отравленно, алчно…

И я начал пьянствовать.

Человек сидит на трибуне – смотрит, как гладиаторы режут друг друга… Человек лежит на диване – и смотрит, как сгорает целая планета, на которой стоит диван…

Он, человек, за многие тысячи лет – ни в каком аспекте и ни в коей мере не изменился…

Буду не буду писать – уже и не думал…

Но ощущение оставалось: кто-то сейчас сойдёт на перрон!..

И какая-то неизвестная, но своевольная речь всё-таки просилась в меня!..

Вон мои прежние книги в шкафу.

Как сладко было их писать…

–– Паша, возвращайся!

Подруга ничего не понимала.

Пьянствовать от безделья надоело… Зато ничего не елось… какую ночь не спалось…

…И случилось – начало!

Вечер был… или поздний вечер…

Даша читала, что ли, в постели.

Я шатался по огромной комнате… Пил горячий крепкий чай…

И – помню всё четко. И – знаменательно.

Запах! Запах ощутил явный!.. Запах… необычный… небытовой… Запах был, вмиг понялось, не чего-то и не кого-то. А как бы… запах запаха.

–– Это был запах ужаса.

Я ощутил себя на каком-то явном краю…

Мысль! – Мысль свой абсолютностью шибанула мне в голову – за полмгновения до запаха.

Люди – впрыснулось в меня попутно с той Мыслью быстрое понимание, – все люди отныне окончательно рассекречены!..

Состояние такое моё – между тем, между тем! – воспринималось мною как заранее вероятное: чтобы пошёл мой роман!.. я же хотел их, людей, как-то исчерпывающе понять!..

И – растворился я словно… в этом запахе – и в Мысли, и в ужасе от этой Мысли! Растворился в запахе Знания. Именно такого Знания… Ничего далее не помню.

(Немножко ушибся…)

Даша потом ничего не рассказала – не захотела.

"Сознание потерял"! – Какое всё-таки грандиозное словосочетание!

"Скорой помощи" врач мне, лежащему уже на диване, – после укола земному и скучному – посоветовал тактично впредь в таких настроениях "не бросать резко", а заблаговременно принять полстакана – пальцами он показал точно.

Я признательно молчал.

Не было сил даже подписать свою книгу. Увезли её так.

Никто в комнате, судя по всему, не слышал того запаха.

Я же, слабосильный, был уже – в затаенности!..

Не летал давно – в высоком том упругом свободном ветре: когда зелёная земля, с ковриками полей, с квадратами крыш, с нитками дорог, – понятна и неопасна.

Сны потом, после, снились – о тех снах.

И вот, наконец, снится мне… будто бы я стою на чём-то твёрдом… и досадую. За то, что в тех снах отроческих не спросил ни разу себя о главном: как же я попадал туда, на высоту?..

Но вот я… будто бы, стоя на твёрдом-то, спорю даже сам с собой… в комнате небольшой, без окон, помню, освещённой откуда-то тусклым светом… совершенно пустой – словно бы нарочно приготовленной… да, для проверки!..

Ну, стою я на дощатом крашеном полу… И – ради самоутверждения – напряжённо развожу руки, как бы встречая грудью поток ветра… со стоном напряжения медленно валюсь вперед… и – зависаю над полом!.. в сантиметрах нескольких!.. Так что я даже отворачиваю лицо от пола…

Но всё-таки – вишу, вишу!

И даже чуть плыву… смещаясь, как кораблик в корыте…

В другой раз я более уверен и спокоен. На пустом летнем берегу знакомого моря. Солнце вверху жаркое. Но волны навстречу мне – мелкие и взволнованные. Ветер густой и порывистый. В небе над морем и везде вокруг – марево предгрозовое…