Олег Ясинский - Девиация. Часть первая «Майя»

Наша дружба свела мою работу диск-жокея к настройке аппаратуры перед дискотекой да раскладке бобин. Дальше Юрка обходился сам, а я шёл к Майе.

В медленных танцах мне дозволялось гораздо больше, чем в реальности, лишённой музыки. Это, как бы, не считалось. Нарушая оговоренные запреты, я опускал руки на Майины бёдра, прощупывал сквозь легонькое платьице ещё более нежную ткань, отороченную кружевной тесёмкой.

Притворно избегая столкновения с ближайшей парой, я подавал девушку на себя, притискивал до ощущения упругих грудок, вжимался в её бедро довольной плотью. Я чувствовал, что она это чувствует, но не отпирается, лишь стреляет из-под ресниц отражёнными сполохами фонарей.

Многомудрый Юрка больше не похабничал. Понимая мои желания, старался на славу: количество медленных танцев на танцплощадке увеличивалось, переросло в абсолютную величину – к недовольству буйных одиночек и одобрению пар.

Я влюбился! – сладко млело под сердцем. Особенно перед сном, на зыбкой границе сна и яви, когда обращение «дружбы» в «РОМАН» становилось реальностью.

19 августа 1991, Городок

Прошла половина августа. Майя двадцатого собиралась в Киев. Дружба наша оставалась «дружбой», а мои надежды затеплить отношения отодвигались в призрачное будущее.

Майя обещала каждые выходные наведываться домой, я же в ноябре поеду в Киев на экзаменационную сессию в педагогический, где заочно учусь на историческом факультете, но от того не легче. В столичном чуждом мире вряд ли ЧТО-ТО произойдёт, если не произошло в уютном городецком захолустье.

Восемнадцатого августа, в воскресенье, мы провели чудный вечер на дискотеке. Майя льнула гибким телом, не противилась объятиям, даже вкрадчивым моим касаниям губами у щёчки и за ушком. Однако стоило затихнуть музыке, как Трепетная лань обращалась Снежной королевой: попытки увлечь её в парк или к реке, вежливо отклоняла.

После дискотеки, по дороге к Майиному дому, я готовился сказать задуманное: пригласить девушку к себе. Ясно, что вечером или ночью, не согласиться. А днём, с дружеским визитом – почему бы и нет? Тем более, все сроки на исходе, а мама завтра к родственникам уедет, вернётся к вечеру.

Выпалил приглашение на одном дыхании, когда Майя уже собралась заходить в парадное. Девушка неожиданно согласилась.

Мать уехала утром. Выпроводил, затеял уборку. Как для меня – сойдёт, а для гостьи нужно прибраться. Не понять женским сердцам моего творческого беспорядка, который мама называет бардаком.

Первым делом распихал книги, сгрёб хронологические таблицы, протер лысину Гомеру, вытряхнул половик. Даже взялся пол вымыть по случаю визита.

Для аккомпанемента телевизор включил, а там «Лебединое озеро» по всем каналам. Некогда было возиться с магнитофоном, тем более пластинки перебирать – голова всецело заполнялась картинками предстоящего Майиного визита, и тем, что, ВОЗМОЖНО, между нами произойдёт. Но совсем обойтись без музыки я не мог.

Я не то чтобы любил музыку – я без неё не жил. С раннего детства гармоника звуковых волн царствовала в Леанде и сопредельных королевствах. Она была апейроном вымышленной страны. По заветам неведомых древних, музыка создавала пространство, в котором обитала моя душа, а благодарная душа уже не могла проявиться без создаваемого пространства.

Каждодневно, следуя утреннему ритуалу, вне зависимости от опоздания, вчерашней тоски либо радости, ещё снулое тело тыкало в упругую клавишу магнитофона или осторожно нажимало рычажок, который опускал драгоценную иголку на виниловый диск.

С первыми аккордами мир обретал гармонию. Я зажигался, тлел, оживал. Разбуженный шаловливым венгерским Брамсом, я завтракал под елейные страдания «Самоцветов», наполнял день откровениями бардов (приведших меня к гитаре и стихам), созревая к вечеру до сердитой правды русского рока, из которого особо выделял раннего БГ и Цоя, игравших невесёлые песни людей.

Я мог днями слушать сладких итальянцев, картавую Патрисию и прочие бониэмы. Однако, не следуя за модой, сторонился западного металла, всякого рода реперов и рокеров, озлоблённых гугнивцев, создающих какофонию, в которой моей душе было жутко и неуютно (а что творилось в их душах, породивших такой лязг и вой – представить страшно).

Я любил гармонию, потому «Лебединое озеро» оставил. До той поры, когда балетные волны поглотили Одетту и Зигфрида, вымыл последний закуток. Леанда была готова к приёму высокой гостьи.

Оставалось лишь добыть необходимый охмурительный напиток, для чего пришлось тащиться к Юрке.

Юрка смотрел в телевизор. С экрана бубнил хмурый диктор.

– Ну? – приветствовал меня Юрка, не отрываясь от ящика.

– Одолжи бутылку.

– Чего? Тут ЧГПК, или, как его… Путч, короче.

– Ко мне девушка….

– Девушка! – передразнил Юрка, подскочил к телевизору, добавил звук. – Это путч! ПЕРЕВОРОТ! Ты мог представить, что у нас, в Стране Советов, случиться переворот, как у папуасов каких-нибудь, в Африке?

– Папуасы в Новой Зеландии.

– Один перец! В телевизоре брешут, а я по приёмнику слыхал: в Москве народ на улицы вышел, хотят помешать восстановлению режима… как его?

– Тоталитарного. Но это глупость. Если коммунисты не вернут власть – Союз развалиться. Понял?

– И мы станем независимыми? Ненька-Україна?

– Да. В первую очередь, независимыми от здорового глузду. Два раза так уже в истории случалось – только плохо кончилось.

– Когда?

– Учи материальную часть, боец! – хлопнул Юрку по плечу. – Я не за этим. Майю в гости пригласил – обещала прийти. Ликёр нужен, или винишко. Одолжи?

Юрка недовольно уставился на меня:

– Так и знал! Нет, чтобы придти, выпить, о политике потрепаться. Когда нет нужды – тебя от книжек не оторвёшь, – заворчал. – Такие времена настают!

– Времена больших перемен. Ладно! Мне некогда – давай, гони пузырь. Только нормальное, не палёнку.

– Решился, наконец. Давно пора. Вы хоть целовались?

– Что надо – то делали.

– Мало вериться. Но, по-любому… Обуздать такую кобылку.

– Она не кобылка!

– Как знать. Кстати, это я тебя познакомил, – подмигнул Юрка.

Он подошёл к монументальному шифоньеру, ещё хрущёвских времён, открыл меньшую створку, покопался внутри, извлёк бутылку с темно-красным содержимым.

– От души отрываю! Вишнёвая наливочка, двадцатипроцентовка – как раз для баб-с. Из ресторана – зацокал языком. – Держи, студент – для верного дела не жалко. Вспомни меня, когда разложишь.

– Чего?

– Не чего, а – кого, – гоготнул Юрка.

Я притворился, что не понял. Сердцем чувствую: ТАКОГО не случиться. Не разложу.

Обернул заветный эликсир в приготовленную газетку, кивнул на прощанье и поплёлся домой.