Вагиз Азатзаде - Семя Пунии. Ад-Дахиль. Роман. Книга первая

– Ты уже бывал в нашей обители? – спросил он.

– Да, господин мой, да продлит Аллах твои годы!

– Иншалла, – ответил старец.

– Иншалла, – повторил гость. – Около десяти лет тому назад, – продолжал он, – я привозил сюда нынешнего досточтимого правителя Бактрии Абульфаза ибн Махди.

– Помню его. Смышленый был мальчик. Я тогда только что переселился сюда, но милость халифа Абдуль-Малика не оставила меня и здесь, – при этих словах он потер кисть правой руки.

Мустафа уставился на его руку, всем сердцем желая спросить о ней, но опасаясь показаться невоспитанным. Старец молча откинул рукав халата. На кисти был виден отчетливый белый шрам.

– История эта началась еще при моем деде и отце, – начал он рассказ, – когда они впустили в Дамаск войска Сайфуллаха. Тот дал им грамоту, гарантирующую сохранность одиннадцати главных церквей города, а также защиту христиан. Но вот к власти пришел халиф Абдуль-Малик, мир праху его, и решил превратить церковь Иоанна Крестителя в мечеть. Я, как логофет халифата, принес ему грамоту, выданную моему деду Халидом ибн аль-Валидом, свидетельствующую о том, что ни при каких условиях ни один правитель, почитающий себя приверженцем пророка, не может посягнуть на храмы христиан. Но это вызвало только гнев халифа. Сперва он потребовал денег, а потом просто выгнал всех из храма и тем самым обесценил свое слово. Что я мог поделать? С тех пор надо мной, при кажущемся мире, уже была занесена сабля. А потом еще нечестивый василевс вдруг сам написал донос на меня, якобы я предлагаю подговорить христианское население открыть врата ромеям… – Старец усмехнулся и как бы мысленно погрузился в то время. Было заметно, что события тех дней продолжали волновать его. – И вот моя отсеченная рука была выставлена для всеобщего обозрения на той самой площади, где я спорил с халифом. Я мог только молиться, но мой слуга, которого ты уже знаешь, Юсуф, выкупил ее на исходе третьего дня. Всю ночь я молился перед владычицей мира, и наутро моя рука… – глаза старца оросила влага, заметная в мерцании лампад. – С тех пор я оставил всё и живу здесь, – закончил он свой рассказ.

– Но ведь и нынешний и предыдущий халифы благосклонны к вам.

– Сам Аллах засвидетельствовал мою невиновность. Та самая рука, что должна была быть свидетельством моего позора, прославила меня перед правителями, так что и сам осудивший меня халиф Абдуль-Малик приходил сюда и просил и дальше служить ему, но раскаяние его не принесло ему пользы. Тот, кто при столь славном начале не проявил сдержанности, оказался в ином мире, да упокоит его душу Аллах. Но и следующие халифы не были осмотрительны в своих действиях. И вот что мы видим: череду сменяющих друг друга халифов… – Старец возвел руки к небу. – Иншалла! Нынешний халиф покровительствует миру между разными религиями, но у него много врагов. Он пытается привести страну в порядок, но враги внутри страны уже поднимают голову и скоро нанесут славному роду Омейядов смертельный удар. Что поделаешь – ничто не вечно под луной.

Мустафа слушал страшные пророчества и сам испытывал страх: в словах старца можно было бы узреть и измену, ведь сомневаться во власти халифа уже преступление…

Неожиданно двери открылись, и появился Ад Дахиль. Мальчик пал ниц перед караван-баши, не смея и просить о милости.

Мустафа издал негодующий возглас, но старец прервал его:

– Этот отрок станет последним ростком благородного духа, и дети его назовутся халифами. Посему не обижай его, но береги и во всем слушайся. Тогда и тебя ждет благо, и всякий, кто последует за ним, познает милость Всевышнего.

Мустафу напугали слова старца. Как возможно, чтобы чужестранец без роду и племени?..

Старец приподнялся, взял мальчика за руку и поднял на ноги. Затем поцеловал его руку и провозгласил:

– Да будут благословенны руки твои! Твори все, что подскажет сердце твое, и ничего не страшись, ибо Всевышний с тобой. И пусть у тебя на языке будет то же, что и на сердце. Ничего не бойся, все кривые пути для тебя выровняются, только ношу свою неси. – Он замолчал, а после небольшой паузы сказал: – Время позднее. Мне пора прощаться с вами. Юная княжна цела и невредима, она находится в башне для женщин, которую построил Мар Саба для своей матери. Завтра вы ее увидите и скоро узнаете, что позорный, как вам казалось, поступок, послужит к славе.

Старец принял целование руки от гостей, те молча вышли. Мустафа не посмел ни о чем расспрашивать мальчика. Главное, что все живы, решил он.

Наутро с восходом солнца отряд Мустафы, совершив намаз, оседлал коней и двинулся в обратный путь. Хатун и Ад Дахиль скакали рядом.

С тех пор для мальчика и его подруги время как бы застыло. День ото дня их дружба крепла и незаметно переросла в любовь. Они полюбили, и каждый был готов все отдать для другого. Но приближалась пора расставания. Караван Хатун, до которого оставалась пара дней пути, направлялся в Чин, а караван Ад Дахиля следовал к Хорезму. До Евфрата им еще предстояло быть вместе, за ним пути их расходились. Тогда-то они и почувствовали, что дни, проведенные вместе, пролетели, как осенние листья.

Передовой отряд Мустафы приближался к стенам Дура-Эвропуса. Уже издалека почувствовалось что-то неладное. Обычно на старых башнях дозорные из поселенцев, оставленных Аль Барраком, подавали сигнал приближающимся, гудя в длинную чинскую трубу. Но сейчас никто не гудел, и чем ближе подходил отряд к стенам города, тем больше появлялось признаков, подтверждавших самые худшие опасения караван-баши. Тут и там разбросанные корзины, скотина, убитая на пастбищах. Когда же стали хорошо видны очертания городских полураскрытых городских ворот с торчащими в них стрелами, все окончательно прояснилось.

Первым подъехал к воротам Хушар. По следам крови он определил, что нападение произошло недавно, вчера или позавчера. Хазары горой лежали на площади у ворот, а их предводитель висел, привязанный за руки. По знаку Мустафы несколько его людей осмотрели несчастного, один из них поднес лезвие кинжала к носу и убедился, что тот не дышит.

– Отвяжите его! – выкрикнул Мустафа. Слуги и воины засуетились. Нет больше караван-сарая, мечты Аль Баррака. – Предайте всех мертвых земле за городскими стенами и обследуйте весь город.

Говоря это, он встретился взглядом с Ад Дахилем и вспомнил пророчество Юханны ад-Димашки. Мустафа почувствовал вспышку какой-то дикой злобы, словно все это случилось как подтверждение исключительности мальчика. Но чем хуже его лежащие здесь крестьяне-поселенцы, чей долг был лишь принимать странников, давая им пищу и тепло? Или эти северяне? Сколько же чужих жизней должны лечь в подножье счастья одного? Вот перерезать ему глотку, и что тогда останется от пророчества старца?