Наталья Есина - Забытая ария бельканто

Максим напрягся:

«Почему он о главном молчит?»

– Да, просила тебе передать кое-что, если с ней… – Иван Семенович запнулся на полуслове, странно посмотрев из-под густых нависших над глазами бровей. – Допивай, – он буквально выдавливал из себя каждое слово: – Я в библиотеке жду.

Вышел из-за стола, накрыл салфеткой вафельный торт и аккуратно расправил на ручке плиты кухонное полотенце. Максим вылил остатки чая, сполоснул чашку и пошел следом.

Библиотека примыкала к бабкиной спальне и соединялась с ней дверью, спрятанной в складках портьер.

А еще сюда можно было проникнуть, поднявшись по очень узкой и крутой потайной лестнице, которую Максим нашел совершенно случайно, исследуя подвал, куда Иван Семенович брал его на подмогу, когда возникала необходимость перенести картошку или банки с засолкой. Садовник выращивал огурцы и помидоры в теплицах, и собственноручно закатывал на зиму. Максим вдруг вспомнил эпизод из прошлого.

На кухне стоит укропный дух. Из большой кастрюли идет пар. Садовник, в длинном фартуке и пилотке из газеты, опускает щипцами металлические крышки в кипяток. Бабка сидит за столом, чистит чеснок и рассуждает:

– Жениться вам надо, Иван Семенович – хороший глава семейства из вас бы вышел.

Он кидает на нее настороженный взгляд. Мама раскачивается в кресле, перелистывает журнал с женщинами в красивых платьях и украшениях:

– Двадцать первый век на дворе, в магазинах всего полно, а вы по старинке квасите.

Иван Семенович миролюбиво отзывается:

– За этим рецептом вся улица к матери бегала.

Мама презрительно хмыкает, встает, кидает журнал на столик и уходит. Максим пропускает их перебранку мимо ушей. Ничто не может сегодня испортить ему настроение! Стараясь, чтоб его не заметили, он таскает из огромного таза с водой по одному огурчику с колючими пупырышками. Убегает за флигель и, закрыв глаза от удовольствия, громко хрустит, не боясь, что отсюда его услышат.

Максим остановился в дверях. В детстве библиотека казалась огромной, а сейчас сжалась в небольшую залу, уставленную высокими, под самый потолок, застекленными стеллажами.

«Все, что может вместить человеческая мудрость, хранится на этих полках, Максимушка», – любила повторять бабка, ловко залезая на стремянку и подавая ему по одной тяжелые книги. Чего здесь только не было: собрания сочинений русских и зарубежных классиков, историческая и приключенческая литература – самый любимый закуток Максима. Поэзия, книги по искусству. Но особое место занимали оперные клавиры. Их бабка с благоговением доставала раз в неделю, когда протирала пыль. Сама. Не доверяли никому прикасаться к своим «сокровищам».

Детская литература для Максима выписывалась в букинистических магазинах – современные издания бабка не признавала, и он с нетерпением ждал похода на почту, чтоб получить заказ. Новые книги читали вслух. Бабка чинно усаживалась на мягкий стул, обитый красной, с золотым орнаментом, тафтой. Раскрывала лежащую на журнальном столике книгу и начинала…

Тембр бабкиного голоса менялся – становился выше, протяжнее. Максиму все время чудилось, что вот-вот, и она перейдет на пение. Бабка отмечала карандашом фразы, которые он должен был выписывать в специально отведенную тетрадку.

– Макси-и-им! – голос садовника вновь выдернул из нахлынувших воспоминаний и показался громоподобным. – Слышишь? Предназначается только тебе.

Максим отпрянул и уперся спиной в дверь. Иван Семенович стоял на стремянке и протягивал конверт.

– Что это? – Максим подошел поближе. Под ложечкой заныло.

Большой плотный конверт. Коричневая бумага. Красная сургучная печать. Сверху бабкиным почерком написано «Максимушке, когда меня не станет». И дата. Ровно за три дня до ее смерти.

– Я не в курсе, – садовник с кряхтением спустился с лестницы. – Алиса Витальевна просила, чтоб ты без свидетелей открыл.

«Что-то он не договаривает», – Максим пристально вглядывался в лицо садовника:

– От чего она умерла?

Иван Семенович устало вздохнул:

– Поздно уже разговоры разговаривать. Все завтра. Пошли, – дождался, когда Максим выйдет, закрыл на ключ бабкину комнату и добавил: – Домой пойду. Завтра к семи буду.

Максим встрепенулся:

– Гостевые комнаты свободны.

– Уговор у нас с Алисой Витальевной был. Давно еще. Я живу в своем доме.

Максим проводил садовника до калитки. Вернулся к себе. Сунул бабкино письмо в письменный стол и, не раздеваясь, лег на кровать поверх покрывала.

«Жесть. Еще немного и зареву», – со злостью смахнул слезы, вспоминая, когда последний раз так накатывало.

В колледже. Тьютор отправил в библиотеку за учебниками. Максим отвлекся, разглядывая огромный читальный зал, и на вопрос «книгохранителя» «What's your ID? 8 8 «Назовите ваш идентификационный номер?» – (an identification number, сокращенно ID) – перевод с английского. Шутка, основанная на сходстве звучания слов », громко ответил: «What's the idea? I don't have them yet!» 9 9 «Что за идея? У меня их еще нет!» – (перевод с англ.) , чем вызвал радостный смех стоявших рядом студентов.

«Слишком длинный и непонятный день».

Вспомнилась цитата из «Хроник Нарнии», переписанная красивым почерком под присмотром бабки:

– Плакать неплохо, пока ты плачешь. Но рано или поздно слезы заканчиваются, и тогда надо решать, что же делать, – Максим перевернулся на бок, поджал ноги и закрыл глаза.

Он проснулся от настойчивого стука. Окинул комнату рассеянным взглядом, соображая, где находится. Сквозь неплотно задернутые ночные шторы пробивалось солнце, оставляя яркую полоску на кейсе гитары. Нераспакованный чемодан привалился к платяному шкафу. Из расстегнутого рюкзака свисали вещи. На письменном столе, в бутыли, декорированной салфетками, – большой букет сухих физалисов. Бабка любила эти цветы, называя «разбитыми сердцами». По осени собирала в саду охапками и расставляла по комнатам в хрустальных вазах.

Максим взял с тумбочки мобильник и взглянул на экран:

«Ого! Полпервого. Ну я и дрыхну», – вскочил с кровати, натянул штаны, босиком подбежал к двери и отпер щеколду.

На пороге стоял Иван Семенович в темно-сером костюме и при бабочке. Выбритый, густо пахнущий одеколоном.

– Добрый день. Через час выезжаем.

– Куда?

– К нотариусу.

Максим взъерошил густые волосы:

– Забыл, – и начал оправдываться: – Обычно рано встаю, а тут…

– С дороги не грех поспать.

На кухне раздался звон разбитой посуды. Иван Семенович недовольно поморщился:

– Жанна Яковлевна.

«Домработница», – в памяти Максима мгновенно всплыл облик плотно сбитой курносой женщины. В детстве он ее побаивался.