Анатолий Самсонов - Харбинский круг

Итак, ответ на второй вопрос имелся, первый же оставался открытым и требовал ответа.

И, как это частенько бывает в жизни, рядом с большим минусом всегда вдруг обнаруживается пусть маленький, но плюс. Отпала необходимость ломать комедию, изворачиваться и хитрить по поводу «тарханской грамоты» для перехода Соколовым и Крюковым границы, валять дурака перед собственными подчиненными из третьего отделения, «липачами» как их называют, легендируя изготовление разрешительных документов для пребывания пары в советской дальневосточной погранзоне.

Глава УII. Харбин – Москва. Мизансцены.

Было около полудня. В окно ворвалось ярчайшее зимнее солнце, обрушив поток света на левую часть лица Николаева, заставляя его щуриться и гримасничать. Если бы не морозный рисунок на оконном стекле, можно было бы подумать, что и там, за окном, от этого солнца тепло и уютно, как здесь в кабинете.

Сегодня Николаев получил из Парижа документ, подписанный размашистой кутеповской подписью, с изложением полученной в Германии информации.

В резюмирующей части Кутепов настоятельно просил, даже, скорее, требовал мобилизовать все имеющиеся силы на поиск фактического материала и о сотрудничестве нацистской партии с Советами, и по выявлению экспедиций, и, как было сказано в документе, – «негласному сопровождению с конечной целью заполучения результатов экспедиционных работ в районах Тибета и Гималаев». – «Вот это задача»! – подумал Николаев, – и стал читать далее: «понимая трудность организации этой работы в столь обширном регионе любые дополнительные данные, имеющие отношение к подготовке экспедиций, будут незамедлительно вам предоставлены».

Николаев пригласил Лагина и, когда тот вошел в кабинет, попросил его присесть, ознакомиться с документом и высказать свои соображения. Лагин закончил чтение, оторвал взгляд от текста и посмотрел на Николаева. Тот невольно усмехнулся, подумав: «Неужели и у меня было такое же выражение лица?» Возвратив документ, Лагин произнес: – Конечно, все это выглядит довольно странно, но должен доложить, что идея поисков тибетских знаний не нова.

– Поясните, что вы имеете в виду?

– Вы знаете, – я служил в контрразведке армии Романа Федоровича Унгерна барона фон Штернберга. При нем состоял молодой тибетец по имени Дамдин. Личность совершенно неординарная. Он в равной степени свободно владел русским, монгольским, китайским и, разумеется, тибетским языками. Унгерн – сухой, педантичный и жестокий человек, души в нем не чаял. Присвоил ему звание штабс-ротмистра и держал при себе и в качестве офицера по особым поручениям, и адъютанта, и переводчика, и министра иностранных дел Срединной Империи, созданием которой болел и бредил в то время властолюбивый тевтон.

– Да, да, я слышал об этом. Я был знаком с бароном и его геополитическими идеями. Хорошо. Продолжайте.

– Да. Дамдин как-то привел к барону тибетского монаха. Тот шел из Тибета в Даурию к местному ламе с поручением далай-ламы. Дамдин пояснил Унгерну, что этот человек имеет выдающиеся способности и может их тотчас продемонстрировать. Барон согласно кивнул, Дамдин что-то сказал монаху на родном языке, тот здесь же скинул с себя верхнюю одежду и обувь, разделся по пояс, вышел из дома и, скрестив ноги, сел на крыльце. Все это происходило на русской заимке в Северо-Восточной Монголии в январе 1920 года. Мороз стоял лютый. Через полчаса Дамдин и один из казаков охраны под руки внесли замерзшее тело в дом и посадили около гудящей от огня печки. Барон осмотрел тело и приказал принести водки. Налили, выпили за упокой души. По второй выпить не успели. Тело задвигалось, засучило штанину на босой ноге, открыло топочную дверцу печи и, к нашему изумлению, сунуло ногу в огонь. Мы все почувствовали запах горелого мяса. Несколько секунд, пока нога жарилась в печи, мне показались вечностью. Затем человек извлек ногу из топки, встал и, как ни в чем ни бывало, стал одеваться. Никаких видимых следов обморожения и ожогов мы не обнаружили. Тут уж пришлось выпить и по второй, и по третьей. Барон потом увел монаха и Дамдина и о чем-то долго говорил с ними с глазу на глаз. Через два месяца монах снова оказался в расположении наших частей. Он возвращался в Тибет. Никаких чудес больше не показывал и скоро тихо исчез. Вместе с ним исчез и Дамдин.

– Так, так, и что же дальше?

– Через полгода Дамдин вернулся. Но это был уже совсем не тот Дамдин. Этот был погружен в себя и отрешен от мира. Барону он заявил, что пришел к нему лишь потому, что обещал вернуться. И тут же заявил, что не будет более служить барону, поскольку должен служить одному лишь Богу. Барон вспылил, возмутился и хотел, было, расстрелять его, но, поразмыслив, успокоился, смягчился и отпустил бывшего ротмистра на все четыре стороны. Два года назад Дамдин объявился в Харбине. Он рассказал мне, что красные выгнали его из дацана в Агинской Бурятии, где все эти годы он служил Богу, а сам дацан разобрали на бревна. Он пытался воспрепятствовать этому, его избили и хотели расстрелять, но Бог спас, и ему удалось бежать. Красных он итак ненавидел, а после этого возненавидел люто и теперь считает, что его путь служения богу – это борьба с красными безбожниками.

– Чем он занимается сейчас?

– Служит в армейской контрразведке Хинганского корпуса атамана Семенова.

– Держите его в поле зрения, он может быть полезен нам

– Хорошо. Сергей Романович, позвольте спросить, так вы были знакомы с Унгерном?

– Да, я познакомился с ним при весьма щекотливых обстоятельствах, – Николаев чуть прищурился, напрягая память, – это было летом 1919 года. Мы захватили тогда Урал, взяли Пермь. Дорога на Москву была открыта. Казалось, последний рывок, последний удар и красное наваждение рухнет. Эйфория победы охватила всех. Но командующий Южным корпусом генерал Каппель Владимир Оскарович видел и другое. Плохое взаимодействие северной и южной группировки наших войск из-за удаленности командующего от театра военных действий, почти полное отсутствие координации на юге с армией Антона Ивановича Деникина. Как следствие – выйти к Царицыну и перерезать единственную на то время хлебную артерию большевиков не удалось. Красные оказали на юге отчаянное сопротивление, и все время усиливали там свою группировку. Каппель не мог оставить армию и потому отправил в Омск меня с устным донесением об обстановке, просьбой перенести ставку поближе к действующей армии и начать, наконец, личные переговоры с Деникиным и Юденичем о совместных действиях. А Унгерну и атаману Сибирского казачьего войска генералу Семенову я должен был передать письма с просьбой поддержать предложения Каппеля. Семенова в Омске не случилось, он был в Чите, а Унгерну я письмо передал. Барон прочитал письмо, и мы сразу направились в штаб. Адмирал Колчак принял меня, внимательно выслушал, докурил трубку и проронил: – Полковник, вы свободны. – И все. Следом к адмиралу зашел Унгерн. Вечерело. Идти мне было некуда, и я решил дождаться барона. Тот вышел через полчаса и был явно не в себе. Увидел меня, спросил где я остановился, получил ответ, что нигде, подумал и сказал: – Прошу принять приглашение. У меня апартаменты в «Империи». Места хватит. – За ужином говорили обо всем. Барон возвышенно и убежденно говорил о концепции создания на обломках Российской Империи Срединной Империи. С территорией от Индийского до Северного Ледовитого океана. От Уральских гор до Японских островов. Звучало это весьма увлекательно, фантазийно и смело.