Андрей Дудко - Последователь

Я не сводил взгляд с его губ.

– Нафакался, – говорю.

Он замолчал и осторожно шагнул назад.

– Да стой же ты, – я улыбнулся, – ничего против не имею.

Он тоже улыбнулся, складки вокруг губ натянулись и вытряхнули в воздух желтые хлопья сухого клея.

– Представляешь, – говорит. – Я просто пришел и ебнул в стенку. Даже копать не надо было. Сразу вода потекла. Медленно, правда, но я, бляха, разбуравил!

Он хохотнул, и я вместе с ним.

– Понимаешь, – говорю, – что ты натворил? Ты же озеро спустил.

– Озеро из говна! – смеялся Толик. – Смотри, одно говно остается!

Я посмотрел и увидел, что не только одно говно.

– Рыба, Толик! Смотри, сколько рыбы!

– И правда, – говорит.

– Надо ее собрать.

Толик воодушевился.

– Обязательно! Я тебе помогу.

И засновал в нетерпении по берегу.

– Что ж оно так долго сходит.

Он кинулся вниз и продолжил раскапывать глинистый свищ, чтобы ускорить процесс.

Я собрал рыбу, которую мог достать с берега. Притащил из леса сухое дерево и бросил в ил. Влез на ствол, который весь под моим весом утонул, и собрал вокруг него. Толик вернулся на перешеек, увидел, что я уже собираю, и стал носить мне рыбу прямо из грязи. На его брюках и ботинках нарастала липкая масса, шаги давались с трудом.

До сих пор эти рыбины, которые трепещут и мерцают на солнце, сотни больших и малых тушек, весь их рыбий город, окуни, плотва, лини, верховки, устлавшие дно, встают меня перед глазами и бьются, как живые, и разевают рты. Самое невероятное рыбацкое впечатление.

Когда от озера остались лишь лужи, и видна была вся жившая в нем рыба, я понял, что нам столько не унести.

– Собирай самую крупную, – говорю.

Толик хватал две толстых рыбины, вскидывал на плечи, целовал в жабры и гордо нес ко мне.

Принес самого большого линя, которого я видел в жизни.

– Эта рыба – мой друг, – сказал, шмякнув линя мне в руки. – Повстанец. Настоящий командир.

Линь еле вместился в рюкзак. Голова осталась торчать снаружи, я подпер ее бегунком на молнии. Достал из кармана целлофановый пакет-майку и протянул Толику.

– Давай тебе соберем.

– Мне не надо! – испуганно сказал он. – Я рыбу не ем!

– Почему?

– Она мой друг!

– Да брось, – говорю. – Жене дашь, она похвалит.

– Нет-нет-нет, – сказал Толик. – Нет-нет-нет-нет.

Он качал головой и смотрел в одну точку перед собой. Если ему что-то навязывали, он всякий раз странным образом отрешался, и ничего с ним невозможно было поделать. Я испугался, что он не вернется из этого состояния, и убрал пакет.

– Ладно. Не будем тебе собирать.

– Вот и хорошо, – мгновенно оживился он.

Из дачи на противоположном берегу вышел мужик и замер. Вместо любезного сердцу озера перед ним зияло высыхающее под солнцем дно, потоптанное Толиком и осыпанное рыбами.

– Ну, что ж, – говорю, не сводя глаз с мужика. – Раз улова всем хватило, пора идти.

Я смотал удочки и сгреб снасти, а Толик наблюдал за лягушками, отправившимися на переселение в новое болото.

– Куда озеро, туда и мы, – пищал он.

Лягушки скатывались вниз по склону, собирали липкими спинами песчинки, и прыгали в воду.

Казалось, дачник с противоположной стороны просто смотрел на нас, но обнаружилось, что он впал в ступор, потому что не шелохнулся, даже когда истлевшая сигарета сожгла ему усы. Вдруг он исчез в доме, и мы немедленно снялись с берега. Я оглядывался и ждал, что он выйдет с ружьем и погонится за нами, но он вышел с двумя ведрами в руках, в огромных резиновых ботфортах, закрывших ноги до бедер, и стал подчищать рыбу, выворачивая доверху наполненные ведра у себя на территории.

Как только мы ушли, из кустов выбежали мальчишки, обстрелявшие Толика. Им тоже хотелось не упустить свое. Сумок у них не было, они пихали рыбу в рукава, за пояс и в перевязь гипса.

Мы дошли до вершины холма и залюбовались ослепительной панорамой дачного поселка, в котором на месте голубого озера выросло черное масляное пятно.

– Это пиздец, – с восхищением сказал я.

– Славный пиздец говна, – ответил Толик.

Его брюки и ботинки закристаллизовались и превратились в колодки.

Торчащий из рюкзака линь напряженно умирал, роняя слизь и хлопая ртом, а Толик макал в умоляющий рыбий рот пальцы и щекотал щеки изнутри.

Вот как мы с Толиком начали водиться.

Толик сразу ко мне привязался. Когда видел на улице, обо всем забывал и несся галопом, перепрыгивая любые помехи на пути. Провожал, куда бы я ни шел, – и на комбинат, и в банк, и в магазин.

– Не надо, Толик, иди домой, меня долго не будет, – говорил я возле проходной, но Толику было неважно, сколько ждать. Всю смену он сновал где-то рядом, а затем провожал назад.

Наверное, я нравился ему потому, что был единственным, кто его не гнал.

Я даже интересовался его личной жизнью.

– Как семья? – спрашивал.

– Надоели. Хотят чего-то, а чего – не могу понять. Сергей с Володей все время ловят меня и прячут взаперти. А ведь я, когда они были маленькими, так с ними не поступал. Жена тоже странная. Постоянно плачет, и никак ее не развеселить.

Однажды он проводил меня до проходной, а после смены не встретил, и потом не показывался несколько суток. Комбинат далеко от нашей улицы, и я боялся, что Толик заблудился где-нибудь в городе и забыл обратную дорогу. Хотел уже идти к его жене и спросить, все ли с ним в порядке, но Толик вернулся, в другой одежде, и с безбожно расквашенным лицом. Веки опухли и почернели, кончик носа лопнул, а левую верхнюю половину лица – бровь, висок и скулу – обтянул жирный, похожий на вулкан, багровый струп.

– Блядь, страшно смотреть, – говорю. – Что случилось? Ты где пропадал?

– Стыдно рассказывать, – ответил.

Каждое утро он ждал меня под окнами. Если у меня была вторая смена или выходной, я спускался и шел с ним в магазин, или в банк. Иногда мы просто шатались по окрестностям.

Быстро прошла комичность первого впечатления. Толик не был смешным недоумком, вроде персонажей кинокомедий, его безумие было мятежным и заразительным. Он обладал таким напором, что иногда мне становилось неуютно, зато рядом с ним исчезало мрачное состояние последних лет.

Толик взял где-то старую, гудящую гитару и потащил меня на гору напротив солдатского пляжа петь купальщикам песни. Идея была хорошая – гора представляла собой удобную, созданную самой природой сцену.

Толик сидел себе, спустив ноги в траву, бил по струнам и орал:

– Среди голых тел батальона, как среди птиц и зверушек, сидим на горе, как на балконе, я и мой друг Андрюша!

А мне приходилось стоять у него за спиной и нервничать от удивленных взглядов, направленных на нас. Я одобрял такую свободу Толика, но не был готов ее разделить. Когда я заметил школьного приятеля, отдыхавшего на пляже с семьей, то не выдержал и лег в высокую траву, в которой с гораздо более легким сердцем пролежал остальные минуты.