Валерий Морозов - Дом окнами в полночь. Исповедальный роман

– Ну, дела-а! Позволь хотя бы поинтересоваться, каков же тоннаж перевозимого «груза»?

– Давай накатим ещё по одной. Х-эх! – он подцепил вилкой ломтик лимона и нацелил на него указательный палец. – Повезёшь три вот таких. Только целых. – Сунул дольку в рот прямо с кожурой. – А детали обсудим перед поездкой.

* * *

– Слушай, Андрей, сколько уже едем, а я всё не удосужусь спросить: конечный пункт у тебя тоже Москва?

– Нет, брат, разгружаюсь во Владимире. Немного перед столицей. Русская семья переезжает на историческую родину. В контейнере домашний скарб. Летят самолётом на Москву. Дома будут раньше нас с тобой.

– Пенсионеры?

– Да не похоже. Среднего возраста. Детишки школьники.

– Как думаешь, таджики вынуждают русских уезжать?

– Не знаю, Олег, что ответить. Это после гражданской войны в 90-х много уехало. Особенно специалистов. Сейчас это не так явно. Я же вот русский, никто меня не вытесняет. С рождения живу в Душанбе.

– Ну, к тебе и подойти-то…

– Не в этом дело. В самой атмосфере повседневной жизни чувствуется отчуждённость. Именно она заставляет некоренное население напрягаться. А напряги на национальной почве начинают отравлять жизнь. Эффект «коммуналки». Опять же с работой проблемы, денег заработать сложно. Иной раз до безвыходного отчаяния – молодые парни от безделья и безденежья вербуются в террористы. Афганистан рядом, пожалуйста. С русскими школами трагедия практически. Я своего шалопая устраивал, как всюду там у нас положено, за «мзду малую». Их всего четверо. В русском классе русской школы четыре русских ученика! Остальные таджики. Да чего я объясняю, ты же сам все это видел.

– Ну, я-то заезжий гость, цельное впечатление составить трудно.

– Вот-вот, к гостям и рука к сердцу и восточное гостеприимство. И плов, и кров, и уважение, как говорится. А в обычной жизни – один искренне скажет: – «русский, не уезжай!», зато другой может добавить: – «…нам рабы нужны!»

– Ксенофобия чистой воды.

– А это чего такое?

– Ну, неприятие чужого, инородного. Неприязнь к другой нации, например.

– Это, брат, с какой стороны посмотреть. Таджики в большинстве своём народ радушный и приветливый, ты не мог не заметить.

– Согласен.

– Вот. А летом у нас повсюду, как в русских деревнях во время войны. Одни бабы, ребятишки и старики. Всё трудоспособное население на заработках. В основном в России. А там какая «фобия» работает по отношению к приезжим? Документы – проблема, жильё – проблема, менты прессуют, денег платят самый минимум, а то и «кидают» бесцеремонно. Мужчины возвращаются иногда очень обозлённые. Эта нация презрения к себе не приемлет никоим боком. И обида может вылиться в эту… как ты её называешь?

– Неприязнь.

– Именно. Дело доходило и до серьёзных столкновений. На ком ещё сорвать злость, вернувшись домой с пустыми карманами? Русские, чтобы оградить свои семьи от неприятностей и срываются с насиженных мест. Если есть куда срываться. По железной дороге контейнеры отправлять дорого, да и очередь там. Вот люди и обращаются. Я в Россию не первый рейс делаю.

– Ну не всегда же такие заказы выпадают, работаешь где-нибудь?

– В семейный котёл. Кроме «КАМАЗА» у меня ещё «Тангемка» есть. Китайская такая маршрутка, наподобие пассажирской «Газели». Бомблю в одной конторе. Я город знаю, как свои пять пальцев, – и доверительно понизив в голосе, – а для «дальнобоя» у меня российский паспорт есть.

– Да ты богатенький Буратино!

– Куда там! Чтобы эти машины приобрести, мы с отцом и старшим братом пахали без продыху лет десять. Таким вот «макаром», Олега. Ну да ладно, штурман. Взгляни-ка на карту, где мы сейчас?

Я достал из-под козырька ветхую на сгибах, склеенную из листов атласа карту, величиной, не в размах ли рук.

И то сказать – от Душанбе до Москвы чуть ли не четыре тысячи километровых столбов. Рисковый у Андрюхи рейс!

– Актюбинск верст через 150.

– Пока в графике. До места, стало быть, ещё пара суток. Надо будет подвернуть куда-нибудь на предмет поесть.

– Андрей, должен сказать, что я всё помню и найду способ рассчитаться за твоё радушие, будь уверен.

– Вот тебе на! От кого я это слышу? Кто недавно пересказывал притчу, что не всё в этой жизни меряется деньгами? Не надо, брат, обманываться на мой счёт. Так что замнём для ясности, лады?

– Хорошо, замнём. Но нельзя забывать, что лукавства и мошенничества на белом свете тоже хватает. Ты же меня совсем не знаешь, Андрей!

– Согласен, обмануть человека несложно. Только как с этим дальше жить? Если иметь в виду серьёзный обман, а не шутку, или там, розыгрыш.

– Так ведь народ сам «с легкостью необыкновенной» поддаётся обману. Перефразируя поэта, скажем так: «Ах, обмануть его нетрудно, /Лох сам обманываться рад».

– Мне ближе другое высказывание: сердце можно обмануть, желудок – никогда! Давай будем искать столовую. И, слушай, Олег, можно я тебя спрошу? Не обидишься? Вот я замечаю, крестишься за едой. Ты… как бы это, веруешь, что ли?

– Ах, дорогой ты мой! Отвечу уклончиво – на данный момент я, невзирая на некоторые противоречия, агностик. Но если по-простому, примерно так: верующий утверждает, что Бог есть, атеист доказывает, что Бога нет, агностик говорит – да кто ж его знает! Думаю, что сомневающийся честнее первых двух.

А крещусь… Давняя привычка.

* * *

В детстве мы не заморачивались мыслью о своём отце. Ни я, ни моя старшая сестра Маша. Привыкли, что у нас его нет. Да, «безотцовщина». Не в том, конечно, смысле, мол, неслухи и хулиганьё, а в том, что нет его, – значит, этому и быть. Разобраться, раньше отца не было, а теперь зачем? Даже бы вдруг появился, и что?

Пришёл бы, скажем, какой-то незнакомый мужик, довольно-таки в годах, полысевший на чужих подушках, в старомодном двубортном костюме, с извиняющейся улыбкой на лице и дешёвыми подарками детишкам, из которых те сто раз уже выросли. Мне четырнадцать, Машке семнадцать. Нет уж! По нашему сибирскому характеру, как говорится, «Н е жили богато, не стоит начинать».

Нас сбивало с ног другое. Мамина болезнь. Неожиданно быстро пришло время, когда уже не получалось ходить в храм Божий втроём, как было всегда. На клиросе, в хоре Свято-Никольского мужского монастыря, что раскинулся в километре от нашего райцентра Некрасово, перестало выделяться мамино, до боли узнаваемое, сопрано. Ежедневно, сменяя друг друга, как из-под земли вырастали мы возле её больничной койки, радуясь этой короткой возможности побыть рядом.

Главный врач нашей районной больницы, отводя глаза, бубнил непонятные медицинские термины, убеждая нас с Машей в том, что «…случаев положительной динамики такой болезни, а то и полного выздоровления, сколько угодно и нет особых уж таких оснований для беспокойства. Всей необходимой аппаратурой, препаратами, кровью, плазмой и прочим больница полностью обеспечена. А к людским пересудам не стоит и прислушиваться».