Валерий Морозов - Дом окнами в полночь. Исповедальный роман

По воскресеньям мы искренне молились и просили Господа отвести роковую беду от родного и никем не заменимого на всём белом свете человека. После литургии шли в больницу и передавали маме: поклон и богослужебную просфору из алтаря от настоятеля монастыря игумена Никодима, цветы и приветы от регента и певчей братии из хора, ещё тёплые капустные пирожки и бутылку утрешнего молока от матушки Лукерьи из трапезной. Мама прижимала цветы к исхудавшей груди, целовала просфору бледными губами и светлела лицом…

Но не прошло и месяца, как оглушающим грозовым разрядом грянул из больницы телефонный звонок. Маша выронила трубку, судорожно притянула мою голову к себе и зашлась громким детским плачем…

После маминой кончины минуло два года. Сестра работала закройщицей в ателье районного Дома Быта, я продолжал учёбу в школе. Принадлежащую нам половину дома надо было отапливать, платить за газ, электричество и телефон. А тянулись на одну Машкину зарплату. Мне, здоровому лбу, было неловко от того, что деньги в дом носит одна сестра, подрабатывая ещё и дома заказами со стороны. Я подъезжал к ней с разных сторон на предмет бросить школу и пойти работать, но Маша к моим стенаниям была непоколебимо глуха и равнодушна, словно её чёрный и бесчувственный портновский манекен. «Вот закончишь школу, и поступай, как знаешь». Весь и разговор.

Но неожиданно в наше тоскливое сиротское существование внёс живительную струю наш районный военком подполковник Семёнов. Иван Никитич, а попросту, дядя Ваня, мамин бывший одноклассник. Он очень помог нам в те памятные трагические дни.

А ныне дело состояло вот в чём.

После окончания Московского Высшего военного командного училища прибыл на краткую побывку Серёжка Семёнов, дяди Вани сын. Я хорошо помнил этого долговязого старшеклассника, задиравшего всех подряд. На него девчонки заглядывались, но предметом его воздыханий являлась, похоже, лишь боксёрская груша. Рослый красавец, молодой свежеиспечённый лейтенант в блистающей парадной форме производил на окружающих почтительное смятение. Все наши девушки разом «пропали». Включая мою сестру. Магический контур, наведённый молодым офицером на девушек, собравшихся в актовом зале ДК на танцы, понудил опасливо набычиться местных ухажёров. Но никаких, однако, искр и замыканий не последовало, ну свой же, местный. И ещё вот почему.

Полгода назад Маша рассталась со своим давним воздыхателем, настойчиво пытавшимся перевести их отношения практически в гражданский брак. Сестра же, будущее своё не представляла без венчания, белой фаты и свадьбы. И свадьбы не в любой день, а в строгом соответствии с православным календарём. А в планы женишка «вся эта канитель», по всей видимости, не входила. Этими домогательствами он довёл Марию до того состояния, когда она, при всей своей природной деликатности, выкатила ему «отлуп» такой прямоты и откровенности, что потом неделю корила себя за эту прямолинейность, а в воскресенье ходила к отцу Никодиму на исповедь.

Воздыхатель, затаив обиду, завербовался вахтовым порядком в таёжную глушь. Точно не знаю куда, но мало ли в Сибири таких контор: нефтяники, газовики, дорожники, рыбаки. Лесорубы с трелёвочниками, старатели с драгами, шишкобои с кедротрясами…

Лейтенанту доброхоты, видимо, донесли, мол, свободных девушек на выданье наличествует количество малое. А именно – две. Некрасова Маша и ещё там одна, характеризовать которую не стали. Не знаю также, помнил ли он Марийку по школьным годам, учебу-то закончил на два года раньше и тут же уехал на учёбу в Москву. Но сейчас его наступательные планы, если они и были, в первый же день споткнулись о мою сестру. Один раз Серёга пригласил её на танец и больше уже не отходил.

За то время, пока Семёнов носил в училище курсантские погоны, Маша из долговязого подростка выправилась в такую, не сказать красавицу, но статную, пышноволосую и крутобёдрую девицу. Такими испокон веку славятся наши края. Одно смущало в ней местных ухажёров – набожность и чрезмерная стыдливость. Даже дома, если в моём присутствии, могла вспыхнуть краской стыда из-за выбившейся наружу бретельки. Её такой строгости парни побаивались. Но вот случилось.

Два вечера лейтенант провожал мою сестру от клуба до дома. Мария, потупившись и краснея, шла рядом с этим невиданным гренадёром, исподволь бросая на него восхищённые взгляды. Они недолго стояли у калитки и прощались. Маша появлялась на пороге дома с мечтательной улыбкой на устах, немного отрешённая и «ланитами пламенеющая». У меня же внутри весело щебетала радость за неё.

Но вот на третий день «гусар летучий» внезапно уехал в Москву, оставив сестру в лёгком недоумении, если не сказать, в замешательстве.

– Чего, Маш? – спрашивал я её.

– Олег, пожалуйста… – просила она.

Весь и разговор. Однако, главное было впереди. Я Марию расспросами больше не донимал, хотя и видел её удрученность. И жалел. Бедная моя сестричка перед сном долго стояла в красном углу перед иконами. Что просила она у Спасителя? Приблизить? Отвести? Не могу ничего сказать. И помочь ничем не могу. Но рядом с благостной жалостью в душе моей прорастал колючий побег озлобленности на этого гвардейца. «Значит так, товарищ лейтенант, делаются дела там у вас в Москве? Сходил в увольнение, подцепил на танцах девушку, а наткнувшись на неприступность, дёрнул в сторону? Мол, «первым делом самолёты»? А непокладистые «девушки потом»?

Минула тягостная неделя. На дворе сентябрь и это уже серьёзно. В любой день может ударить снег. Таковы наши сибирские погодные метаморфозы.

В один из таких сумрачных вечеров мы обретались, как обычно, дома. Маша гладила на столе бельё, я же, сидя на лавке и безотчётно пялясь на дождь за окном, болтал ногами и донимал сестру глупыми вопросами. Например, зачем придумали одиннадцатый класс? Вот окончили десятый, и хватит. Летом бы уже вместе с пацанами на работу устроился. Раньше всегда же было десять.

– Для того и одиннадцатый, что вы в десятом ещё глупые подростки и к самостоятельной жизни никоим образом не готовы. Да и после одиннадцатого не больно-то взрослые. Особенно мальчишки. Им надо выдавать не аттестат зрелости, а аттестат молочно-восковой спелости!

– Нет, Маш, жалко, ты не разрешила мне бросить школу после маминой кончины и пойти работать. Не переворачивались бы из куля в рогожу. Не шила бы до глубокой ночи, а выкраивала время погулять. Глядишь, уже и замужем давно была.

– Олег, пожалуйста, – опять просила она.

И вот тут настойчиво постучали в дверь.

* * *

Невесёлый и запущенный район Москвы Капотня раскинулся широко. Когда мы сошлись с Еленой, я перетащил из общежития к ней в шестнадцатиметровую комнату коммуналки свой чемодан и навсегда распрощался с наивным детским представлением о величественных видах столицы. «А из нашего окна площадь Красная видна!»